Андрей Левшинов - Как найти точку опоры, чтобы перевернуть к лучшему свою жизнь

Вот така корельска земля. Да это не сказка кака, а взаболь у нас так: кругом народ читающий, знающий, соврать не дадут. У нас так и получается: «Не любо – не езжай».

В прежно время к нам бабы без мужей аль вдовы каки редко приезжали. Народ жил дружно, хозяйки да матери ласковы, мужики работящи, чего бороды в сторону отворачивать? Но ежели кака непутева быв-ша женка иль девка любы себе просила, мы не обманывали. Про это дело надо объяснительно обсказать, чтобы сказанному вера была. Это не выдумка, а так дело и было.

В стары годы у здешних людей любови было предостаточно. За весну и лето столько накопится, что к зиме не знали куда девать. Придумали песни петь да стихи складывать. А морозы жили тогда градусов на двести, на триста. На моей памяти доходило до пятисот. Старухи сказывают – до семисот бывало, да мы не очень верим. Что не при нас было, того, может, и вовсе не было.

На морозе всяко слово как вылетит – и замерзнет! Его не слышно, а видно. У всякой песни свой вид, свой цвет, свой свет. Мы по льдинкам видим, как у кого любовь на сердце, что сказано, как сказано. Взрослые порой работают, а девкам первое дело – песни. На улицу выскочат, от мороза подол на голову накинут, затянут песню старинну – любовну, с переливами, с выносом! Песня мерзнет колечушками, тонюсенькими-тонюсенькими, колечушко в колечушко, отсвечивает цветом каменья драгоценного, отсвечивает светом радуги. Девки из мороженых песен кружева сплетут, да всякие узорности. Дом по переду весь улепят да увесят. На конек затейно слово с прискоком скажут. По краям частушек навесят. Где свободно место окажется, приладят слово ласково: «Милый, приходи, любый, заглядывай!»

Наряднее нашей деревни нигде не было. Порой за зиму столько любовных песен напевали, что по улице пройти трудно. Стали тогда сани грузить, да в лес и поле песни свозить. Весной песни затают, зазвенят, как птицы каки невиданны запоют! Звон этот потом летом и осенью в воздухе разливается, только чтоб услышать – тихонько стоять надо.

Вот за этим звоном бабы да девки приезжали. Зимой такая одинокая наберет охапку песен да дома на полу рассыплет. Сначала рассмотрит внимательно, потом песни таять начинают да в ушах звенеть. Этого ей и надо. Услышит то, что хотела, и уедет. Нам потом депешу шлет да деньги – свадьбу сыграла, любовью богата.

Летом жалостливы старики да старухи городских девок в те места водили, куда зимой любовны песни свозили. Там они постоят, сердечком своим звон послушают, да оттают, как льдинки на солнышке. Уезжали веселы, напевны.

Нынче зимы уже не те, от слов и песен только пар, а льда нет. А народу одинокого как клюквы на болоте, по старой памяти к нам едут, ковды запонадобится. Барыни-чиновницы, старухи, девки торопятся, которы на извозчиках, которы на мобилях с четырьмя колесами, которы пешком заявляются. Мы их всех на стары заповедны места ведем, экскурсии водим. Постоят, всплакнут, попоют под звон давишный и в город свой уезжают. Кто настоящего пониманья не имеет, те опять к нам, а кто с полным пониманьем – дивуются, своим новым суженым любуются.

Памяти вот мало стало. Друго и нужно дело, а из головы выравниваю. Да вот запонадобилось как-то моей бабе уголье, и чтоб не покупно, а своежжено.

Поехал я за дровами в лес. Верст эдак десяток проехал, хватился – а топора-то нет! Чтоб баба не корила, вернулся тихонько. Вижу, перед моей избой столкнулась жонка с модницей из городу. Разговор начали чинно, медленными словами, а там разогнались, затараторили и аж брякоток от слов пошел. Размяли языки и вскорости заговорили громче, затрещали, будто зайцев загоняют.

Я час терпел, думаю умом: наговорятся, разойдутся, я и топор прихвачу. Второй час пошел. Я ничего делать не могу, в ушах шум, гул.

Умаялся я от этого и не вперившись глазами на баб смотреть стал, а вполглаза, как бы ненароком. И то гда невиданна картина открылась вокруг.

Кажное слово, кажный их заголосок узорами вился, да цветком распускался. Я рот разинул от этой небывалости. Стал вникать, слова и картины сличать.

Вот свояка на всяки манеры судят, а в воздухе цветы алые и пахнут. Слышу, меня поминают, новы слова тоже цветами обращаются. У меня от этого в середке благость состоялась и сил прибавилось.

Понял тут я, что бабы не просто трещат, как иному жителю покажется. Они тонкости наши украшают, да узорности вокруг плетут. Глазами если уставишься – в ушах гул. А вполглаза, как бы ненароком – другое видение. Бабы наши руками умелы, да языками того боле. Ими да голосами наше житье украшают. Сегодня слово за слово, а завтра удовольствие кому с языка жонкиного перепало.

Я засмотрелся, залюбовался и говорю:

– Сколь хороша ты, жонушка, как из орешка ядрышко!

Бабы примолкли, а жона мне в ответ:

– Вот этому твоему сказу, муженек, я верю!

Ты спрашиваешь, люблю ли я йогу? Йогу? Без йоги, коли хочешь знать, внутри у нас потемки. Йогой мы свое нутро проветривам, медитацией мы себя как ланпой освещам.

Смолоду я был мастером мантры, звуки священы плел, во все стороны света пожелания счастья слал. Девки в те мантровы плетенки всяку ягоду собирали.

Мантры люблю, рассказы хороши люблю, вранье не терплю! Сам знашь, что ни говорю – верно, да таково, что верней и искать негде.