Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

Я уложил спящую кошку в картонку и кивнул Тристану.

— Поехали, пока она не проснулась, — и направился к двери, как вдруг он меня остановил.

— Джим, — произнес он торжественно, — ты же знаешь, что я твой друг.

— Естественно, Трис.

— Я для тебя на все готов, Джим.

— Верю.

— За одним исключением: в эту чертову машину я больше не сяду!

Я устало кивнул: ах, как я его понимал!

— Твоя воля, — ответил я. — Ну а мне пора.

Прежде чем сесть за руль, я обрызгал машину внутри обеззараживающей жидкостью с сосновым ароматом, но толку от нее было мало. Впрочем, уповал я только на то, что Джорджина проспит до самого Рейтона, но и эта надежда разлетелась прахом еще до того, как я пересек рыночную площадь. Из картонки на заднем сиденье донесся зловещий звук, словно где-то в отдалении гудел пчелиный рой. Я знал, что сие означает: действие анестезии подходило к концу.

Выбравшись на шоссе, я выжал газ, что делал крайне редко — ведь стоило моему драндулету набрать скорость свыше сорока миль в час, как и мотор, и кузов поднимали такой протестующий грохот, что казалось, они вот-вот рассыплются на части. Но в эту минуту мне было все равно: пусть себе рассыпаются. Стиснув зубы, выпучив глаза, я мчался по шоссе, но не видел ни полосы асфальта впереди, ни убегающих по сторонам каменных стенок. Мое внимание было сосредоточено у меня за спиной: гудение пчелиного роя там словно бы приближалось, становилось все более гневным.

Когда оно перешло в злобное мяуканье, сопровождавшееся треском картона под рвущими его когтями, я затрепетал. И как только с лязганьем влетел в Рейтон, рискнул покоситься через плечо. Джорджина наполовину выбралась из картонки. Закинув руку назад, я сдавил ей шею, а когда добрался до «Жасминов», свободной рукой вытянул тормоз, Джорджину же водворив к себе на колени.

Сгорбившись, я испустил невероятный вздох облегчения, и мои окостеневшие губы почти разошлись в улыбке, когда я увидел, что к нам по садовой дорожке семенит миссис Бек.

С радостным возгласом она выхватила у меня Джорджину, но тут же охнула от ужаса, узрев на ее боку выбритый участок кожи и два стежка.

— У-у-у, дусенька моя! Что с тобой сделали эти гадкие дядьки? — Прижав кошку к груди, она смерила меня негодующим взглядом.

— Она прекрасно себя чувствует, миссис Бек, — сказал я. — Вполне нормально. На ночь дайте ей немного молока, а завтра она уже может есть твердую пищу. Никаких причин тревожиться нет.

— Ну что же… — Она нахмурилась. — А теперь вы небось хотите деньги получить? — добавила она, косо взглянув на меня.

— Собственно говоря… э….

— Ладно, погодите, сейчас схожу. — Она повернулась и ушла в дом. Я стоял, прислонясь к смрадной машине, чувствовал, как саднят царапины на руках и на носу, поглаживал прореху на рукаве и ощущал себя полностью вымотанным — и физически, и морально. За всю вторую половину дня я всего-то стерилизовал одну-единственную кошку, но ни на что больше у меня не осталось сил. Я тупо смотрел на приближающуюся миссис Бек. В руке она держала кошелек и, выйдя за калитку, встала прямо напротив меня.

— Десять шиллингов, так, что ли?

— Совершенно верно.

Она пошарила в кошельке, после паузы извлекла из него на свет десятишиллинговую бумажку и устремила на нее грустный взгляд.

— Ах, Джорджина, Джорджина, дорого же ты мне стоишь! — произнесла она печально.

Я робко протянул руку, но миссис Бек отдернула бумажку.

— Минутку! Я было и не вспомнила. Вы же будете швы снимать?

— Да. Через десять дней.

— Вот тогда и рассчитаемся. Ведь вам все равно еще раз приезжать. — Она сурово поджала губы.

— Как… еще раз? Не можете же вы требовать…

— Платить за неоконченную работу — это несчастье накликать, я так считаю. Я вам деньги, а с Джорджиной беда случится?

— Но… но…

— Нет уж, мое слово твердое, — сказала она, убрала бумажку в кошелек и защелкнула его с неумолимым видом. А потом повернулась и засеменила к дому. Но на полпути посмотрела на меня через плечо, улыбнулась и сказала:

— Вот так и сделаем. Уплачу, как вы приедете швы снимать.

До конца пятидесятых годов и позже на йоркширских фермах каждую неделю обязательно пекли домашний хлеб на дрожжах. Чайные лепешки, мягкие, в хрустящей корочке, разрезались пополам и либо намазывались топленым салом или мясным паштетом, либо прокладывались куском холодного мяса с маринадом. Это было очень сытное угощение к чаю. Чтобы испечь чайные лепешки, положите в 1 кг муки две чайные ложки соли и хорошо сотрите все это с 120 г топленого сала. Согрейте 0,5 л молока, разведенного водой. Отлейте немножко, добавьте туда две чайные ложки сахара и разведите 60 г дрожжей. Смешайте дрожжевую массу с мукой, постепенно добавляя разведенное молоко. Полученному тесту дайте подняться вдвое, затем хорошенько вымесите его и разрежьте на 12 порций. Из каждого куска сделайте плоскую лепешку и свободно разложите их на смазанном жиром противне.

Дайте им снова подняться вдвое. Выпекайте 15 минут при 230 °C.

Пастух, обходясь без помощи ветеринара, производил над каждым ягненком небольшую операцию — обрубал ему хвост до 5-сантиметровой длины. Длинный хвост пачкался в экскрементах, его облепляли мухи, откладывавшие яйца в шерсти. Личинки внедрялись в кожу, и ягненок серьезно заболевал. Перед тем как ампутировать хвост, пастух нагревал железный или стальной резак на рукоятке длиной около 30 см и затем нажимал им на хвост, положенный на чурбак. Горячий металл рассекал хвост мгновенно.

У основания каменной стенки толщиной около метра каменщик оставлял сквозные дыры непосредственно над длинными камнями, поддерживавшими двойную кладку. Главным назначением их было давать сток воде на склоне, которая иначе скоплялась бы у стены и медленно просачивалась бы сквозь нее по всей длине. Небольшие зверьки использовали водостоки как проходы, и в поставленные под ними ловушки попадало немало кроликов.

По-моему, сержанты всегда вопят. Если орали не на меня, так на кого-нибудь другого. И все-таки ни один сержант не мог бы потягаться мощью голоса с Леном Хэмпсоном.

По дороге на ферму Лена мне захотелось остановиться. Я свернул к обочине и положил локти на руль. День выдался жаркий и тихий, а этот удивительно красивый уголок был защищен холмами от резких ветров, которые иссушали на вершинах все, кроме вереска и жесткой травы пустошей.