Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

Я узнал мусорщика, который в совершенно таком же фургоне, как у Джеффа, объезжал здешние края, подбирая падаль, не интересовавшую даже живодера. Странная работа и странный человек! На меня из-под обтрепанной армейской фуражки глядели блестящие пронзительные глаза.

— Чего надо-то? — Он вынул изо рта сигарету и дружелюбно сплюнул на дорогу.

У меня перехватило дыхание.

— Я… Извините. Я думал, это фургон Джеффа Мэллока.

Выражение его глаз не изменилось, но уголки рта чуть-чуть дернулись.

— Коли вам Джефф требуется, так он небось давно у себя на живодерне. — И, снова сплюнув, он сунул сигарету обратно в рот.

Я тупо кивнул. Да, конечно, Джефф вернулся к себе на живодерню… и давным-давно. За мусорщиком я гонялся больше часа, и, значит, корова уже разделана и висит на крючьях. Джефф работал умело и быстро. И, забрав обреченных животных, не имел привычки тянуть.

— Ну, мне тоже домой пора, — сказал мусорщик. — Бывайте! — Он подмигнул мне, включил мотор и загромыхал по дороге.

Я побрел к своей машине. Торопиться больше было некуда. И как ни удивительно, теперь, когда все погибло, мне стало легче. Охваченный каким-то невозмутимым спокойствием, я вел машину и хладнокровно прикидывал, что мне сулит будущее. Во всяком случае, министерство с позором вычеркнет меня из своих списков. Я даже начал фантазировать: быть может, для этого существует какая-то церемония — торжественное сожжение министерского удостоверения или другой ритуал в том же духе.

Я попытался отогнать мысль, что мой последний подвиг может возмутить не только министерство. А Королевский ветеринарный колледж? Вдруг за подобные штучки человека лишают права заниматься практикой? Не исключено. И я со вкусом принялся размышлять, какие поприща остаются для меня открытыми. Мне часто казалось, что владельцы букинистических лавок должны вести весьма приятную жизнь, и теперь, серьезно взвешивая такую возможность, я решил восполнить отсутствие в Дарроуби этого очага культуры. Мне не без приятности рисовалось, как я сижу под ярусами пыльных томов, порой снимаю с полки какой-нибудь фолиант или просто гляжу на улицу из своего уютного мирка, где нет ни бланков, ни телефонных звонков, ни записок «Позв. мин.».

Въехав в Дарроуби, я не торопясь свернул к живодерне и вылез из машины у закопченного строения, из трубы которого поднимался черный дым. Отодвинув скользящую дверь, я увидел, что Джефф с удобством расположился на груде коровьих шкур, держа в окровавленных пальцах кусок яблочного пирога. И… да-да: позади него висели две половины коровьей туши, а на полу валялись легкие, кишки и другая требуха — печальные останки элитной айрширской коровы мистера Моверли.

— Здравствуйте, Джефф, — сказал я.

— Наше вам, мистер Хэрриот! — И он одарил меня безмятежной улыбкой, точно выражавшей его личность. — Вот закусываю. Всегда меня в эту пору на еду тянет! — Он с наслаждением запустил зубы в пирог.

— Да, конечно. — Я грустно оглядел разделанную тушу. Собачье мясо, да и его не так уж много. Впрочем, айрширы никогда особенно не жиреют. Мне никак не удавалось найти слова, чтобы объяснить Джеффу, что произошло, но тут он заговорил сам:

— Извиняюсь, мистер Хэрриот, только я нынче не поспел, — сказал он, беря видавшую виды кружку с чаем.

— Про что вы?

— Ну я же люблю все для вас приготовить, да только нынче вы раненько пожаловали.

Я ошеломленно уставился на него.

— Но… но ведь все готово? — Я махнул рукой на разделанную тушу.

— Да нет, это не она.

— Как не она? Значит, это не корова с фермы Моверли?

— Во-во. — Он отпил четверть кружки и утер рот. — Пришлось начать с этой. А та еще в фургоне на заднем дворе.

— Живая?!

Он как будто слегка удивился:

— А как же? Я же за нее еще не брался. Хорошая коровка, хоть и больная.

От радости я чуть не потерял сознание.

— Да она здорова, Джефф. Вы не ту корову забрали!

— Не ту? — Его ничем нельзя было поразить, но он явно ждал объяснения, и я сообщил ему, как все произошло.

Когда я кончил, его плечи подрагивали, а ясные красивые глаза на розовом лице весело блестели.

— Это же надо! — пробормотал он и продолжал посмеиваться. Мой рассказ нисколько не нарушил его душевного равновесия, и смех этот был мягким и дружеским. Пусть он съездил напрасно, а фермер переволновался — ни то ни другое его совершенно не трогало.

И глядя на Джеффа Мэллока, я в который раз подумал, что постоянная возня с заразными тушами среди смертоносных бактерий, как ничто другое, дарит человеку безмятежное внутреннее спокойствие.

— Вы съездите сменить корову? — спросил я.

— Немножко погодя. Спешить-то особо некуда. А я с едой торопиться не люблю. — Он удовлетворенно вздохнул. — Может, и вы перекусите, мистер Хэрриот? Подкрепитесь-ка маленько! — Он налил еще одну кружку и, отломив солидный кусок пирога, протянул его мне.

— Нет… нет… э… спасибо, Джефф. Вы очень любезны, но я… спасибо… мне пора.

Он пожал плечами, улыбнулся и взял трубку, которая покоилась на овечьем черепе. Смахнув с мундштука налипшие мышечные волоконца, он чиркнул спичкой и блаженно развалился на шкурах.

— Ну, так пока до свидания. Загляните вечером, все будет готово. — Он смежил веки, и его плечи вновь задергались. — Уж теперь-то я не промахнусь.

Пожалуй, прошло больше двадцати лет с тех пор, как я в последний раз выбраковал туберкулезную корову — туберкулез теперь большая редкость. И короткая запись «Позв. мин.» уже не леденит мне кровь, и грозные бланки, так меня травмировавшие, тихо желтеют на дне какого-то ящика.

Все это навсегда исчезло из моей жизни. Как и Чарлз Харкорт. Но его я вспоминаю каждый день, когда смотрю на маленький барометр, который все еще висит у меня над столом.

Некоторые ветеринары, кроме того, исполняют обязанности местных инспекторов Министерства сельского хозяйства и в этой роли должны, в частности, проверять рогатый скот на туберкулез, опасный не только для самих животных, но и для людей, пьющих их молоко. Для проверки животному по отдельности вводят в кожу две небольшие дозы туберкулина двух типов, полученного из туберкулезных бактерий. Через 72 часа измеряют припухлость вокруг места инъекции. Сравнивая ее с нормальной толщиной кожи и следуя определенной формуле истолкования результатов, инспектор способен обнаружить больное животное, которое подлежит немедленному забою.

Еженедельные аукционы в Боробридже (и Ярме) возникли на одной из старых гуртовых дорог, по которым перегоняли скот. Владельцы молочных ферм продавали бычков и покупали телушек; животных мясных пород фермеры покупали для откорма или ради получения телят, а мясники — на убой. Большие аукционы устраивались также в Либерне, Йорке, Хосе, Норталлертоне и в Терске. Примерно на пятидесяти таких рынках в Йоркшире ежегодно в 30-е годы продавалось и покупалось более полумиллиона голов скота.