Эдуард Лимонов - Коньяк Наполеон

* Варьете со стриптизом (англ.).

Я решил последить за ним. Что делал я в потоках осенней воды в каменных аллеях Нью-Йорка? Спасался от тягчайшего одиночества. Я предпочитал лучше промокнуть, чем повеситься.

Держась поближе к стенам мелких богунеугодных заведений: вен-герско-румынских закусочных, еврейских секс-магазинчиков и peep-show, мимо прижавшихся спинами к старым дверям могучих животастых черных, мимо coffee shops, воняющих противокрысиными индустриальными ядами, но не кофе, мы спустились к 42-й улице. Здесь было веселее. Неоновая опалубка была покрепче и подороже и выстояла нападение стихий. Всех ядовитых цветов плоскостями падал на корявый асфальт сорок второй дождь.

Он потрясающе выглядел даже в дождь. Он всегда потрясающе вы-глядел и никогда не умел воспользоваться своим внешним видом. У него было крупное, сильное лицо полковника парашютных войск, грабителя высокого класса, героя Дикого Запада, лицо Брандо в расц-вете лет. Мы все зависим от нашей внешности. Почему его внешность никак не сумела поучаствовать в становлении его личности? При мет-ре 84 роста, с рожей и статью киногероя он был - о позор, о кретинизм - он был поэтом! Да еще поэтом-формалистом!

Он лишь чуть-чуть наклонил голову, чтобы дождь не заливал ему глаза. Если бы я был женщиной, я бы остановился, как пораженный молнией, увидев его, героя в плаще и шляпе. К нему никто не приебывался. Группы полукриминальных черных бездельников, стоящих, не-смотря на дождь, под навесами кинотеатров и магазинов на 42-й, не просили у него денег, не предлагали ему ничего и почтительно рассту-пались, если ему случалось пересечь их на пути. Меня, следующего за ним на расстоянии в десяток метров, пробовали схватить за рукав и сопровождали обычным угрожающим "Hey, man...". Я, правда, был в джинсах, в кожаном пальто и с зонтом. Но и в плаще, и шляпе они ко мне обычно умеренно приебывались.,. Но не к нему. Он шел, как нож, разрезая дождь, криминалов, проституток и зараженный запахом бензина, пиццы и жидкого кофе воздух. Как нож в масло, вонзался он в эти субстанции. Вряд ли он даже замечал народ вокруг. Может быть он шел и выкраивал трагедию? Однажды, еще в Москве, он уже выкроил одну и, кажется, до сих пор отшлифовывал ее. Он работал медленно.

Я не видел его больше года. Я понятия не имел, чем он занимается. Может быть бросил поэтические глупости и занялся настоящим де-лом, подходящим к его лицу? Я точно знал его возраст. Ему сорок шесть лет.

Мы пересекли авеню Америки и приближались к Пятой. На противоположной стороне улицы бежала ограда сквера у Public Library. Из-за ограды, из глубины сквера раздались взрывы и повалил густой дым. Он лишь вертанул шляпой в ту сторону, но не замедлил и не убыстрил шагов.

На Пятой, он ожидал зеленого огня, собираясь, очевидно, пересечь авеню, ожидал, хотя не было видно ни единого автомобиля; я взял его за рукав.

- Мистер Казаков, если не ошибаюсь?

Он поглядел на меня безо всякого удивления. Разомкнулся суро-вый рот.

- Ха, ты...

Я открыл было рот, но зажегся зеленый огонь.

-Я на ту сторону, - сказал он и снял одну ногу с тротуара.

- Я тоже.

Мы пересекли авеню.

- Я - вниз, - сказал он и повернул в downtown.

- И я вниз.

Мне совсем не хотелось возвращаться к себе. Он был необщителен, как дикий кабан, но все же живая душа. Я знал, что его можно раско-лоть, что он всегда поначалу суров и неразговорчив, но вполне воз-можно заставить его провести с тобой пару часов. Мы молча и энергично шагали вниз по Пятой.

- Выпьем, Вилли? - предложил я, вспомнив, что киногерой любил в свое время поддать. У него было настоящее законнорожденное иностранное имя Вилли. Во времена, когда он родился, в СССР счита-лось хорошим тоном давать детям заграничные имена.

- Угощаешь? - хмыкнул он.

- Угощаю. Знаешь бар поблизости?

- А который час?

- Два.

- Есть один на 30-ых и Бродвее... Пойдем?

Мы зашагали, и дождь заколотил по нам с яростью.

Заведение оказалось не баром, но черт его знает каким пакистанско-индийским сараем. В скучнейшем зале с желтыми стенами и ме-белью, вылитой из говна, в углу сидели несколько типов непонятной национальности и играли в шашки. Один из типов встал. Грязная бе-лая рубашка расстегнута до пупа, шаровары типа кальсон с желтыми

пятнами вокруг гульфика. Я понял, что тип знает Вилли. В улыбочке расплылись синие губы и обнажили корешки зубов.

- Виски, - попросил я. - "J&B".

- No "J&B", no "J&B".,. - радостно объявил экс-житель индийского суб-континента.

- Хуй-то! - торжествующе воскликнул Вилли. - Чего захотел! "J&B" он захотел. Да у него никогда таких благородных напитков не водилось. Правда, Рабиндранат?

К моему остолбенению, гнилозубый улыбнулся еще шире и сказал:

- Плавда, плавда...

Следует сказать, что я против условных персонажей и карикатур на человека, упрощенных третьестепенных образов и ролей в жизни и в литературе. Оттого я не люблю театр, где рядом с главными героями, красивыми и имеющими полные имена, всегда копошатся: 3-й раз-бойник, четвертый солдат, хозяин трактира. Но что ты будешь делать, когда в жизни сплошь и рядом встречаются такие личности. "Хромой старик", "прыщавая официантка" - явления ежедневные. Гнилозубый - карикатура на человека, был тут на месте, и скалился. Пусть на меня обидятся все пакистанцы, индийцы и жители Малайзии, Индонезии и вольного города Сингапура, но, бля, как же противно он выглядел!

- Вы что, обучаете население Нью-Йорка русскому языку, мистер Казакоф?

- Да, ликвидирую неграмотность. Чтоб они были готовы, когда наши придут... Скажи здравствуйте, Рабиндранат.

- Здратуте... - весело проквакал индо-пакистанец и загоготал. Он начинал мне нравиться. За карикатурным фасадом и третьестепенной ролью, может быть, скрывалось пылкое сердце и незаурядный ум.

- Молодец, бля... Привык... Отзывается на Рабиндраната. - Вилли вынул руку из кармана плаща и, вдруг, жест необычайный, так как Вильям Казаков был до болезненности брезглив, потрепал карикатуру на человека по жирной щеке. Настоящее его имя в три раза длиннее, так я называю его Рабиндранат, в честь Тагора. У него можно купить или калифорнийского вина, или, что, естественно, дороже, бутыль итальянского, скисшего ... или жидовского сладкого...

- Может быть, пойдем куда-нибудь в другое место?..

- Вокруг все закрыто. Нужно или пиздячить обратно в uptown, или идти в Гринвич-Вилледж, где цены, как ты сам понимаешь, ну его на хуй. Можем купить у Рабиндраната бутыль и пойти ко мне в отель.

Мы выбрали "жидовское-сладкое", как называл израильское вино Вилли за то, что оно жирнее. Имелось в виду, что оно гуще, больше забирает, в нем больше градусов.

- Twenty dollars, - сказал Рабиндранат, вынеся нам пыльную бу-тылку с разорванной этикеткой. На ней Саломея исполняла танец с го-ловой Иоанна на подносе.