Эдуард Лимонов - Коньяк Наполеон

- Бляди мы все, - сказал он. - И ты и я.

- Очень может быть, - согласился я. - А чего это ты вдруг?

- Чего, чего... - Он резко встал с кровати и налил, разливая, рыв-ком, вина в стаканы. Несколько крупных винных капель шлепнулись на его босые ноги. - То, что я не могу к мамаше сейчас... Пока свою работу не закончу, не могу. А вообще-то обязан, сын ведь...

- Но ты ведь не единственный се ребенок... У тебя же сестра есть... Почему она... - Я не добавил "не отправится на тот свет повидать ма-машу", Когда вы разговариваете с прочно сумасшедшими людьми, следует полностью войти в их систему логики и отказаться от употреб-ления вашей. Тогда все прекрасно.

- Мать не любит Верку, - возразил он сердито. - Верка-корова, не умеет обращаться с мамашей. Она раздражает мамашу, перечит ей... Держи! - Он сунул мне в руку стакан, и я едва успел подхватить его. Он сердился на себя, на меня и на Верку из-за того, что мы не умеем обращаться с его мамашей

- Мамаша в конце концов расплакалась... - закончил он и повер-нулся к окну.

Сказать "прошел к окну" было бы неверно, так как все в его камере было рядом. За окном дождь лил не душевым потоком, но океанским прибоем заливало стекла. И сквозь прибой в верхнем левом углу раз-мывались вновь и вновь, всякий раз по-иному, цветные огни. Я знал, что это Empire на 34-й улице. Шмыгнув носом, он повернулся ко мне.

- Я теперь только у Рабиндраната алкоголь покупаю. Меня тут отравить пытались. Чуть не загнулся. Кровью блевал...

- Ну, если всерьез хотят отравить, то могут и Рабиндранату бу-тыль подсунуть, - заметил я. - Чего им стоит... Войдут, один Рабиндраната отвлекает, а другой к его бутылям свои подсунет...

- Невозможно. Рабиндраната хуй наебешь. Рабиндранат - хитрая индийская лиса. Это он с виду такой распиздяй, а...

В соседней комнате глухо шлепнула дверь и включили музыку.

- Магги явилась! - Судорога метнулась по его лицу. - Проститутка черная. Соседка, - пояснил он. - Это она, стерва, с ирландцем договорилась, чтоб он мне яду в бутыль подмешал...

Опять напомнив о себе, что у чокнутых своя железная логика, я все же не удержался от вопроса:

- Какие же, ты думаешь, у нее мотивы, Вилли?

- Как какие? - возмутился он. - Хэ, это ж и дураку понятно.

Комнату хочет занять. У меня же лучшая комната на этаже. Угловая. Она и больше на пару метров, и окна у меня три, а не одно, как у нее. Ты думаешь, почему они хотят меня выжить? Потому что Магги при помощи своей черной пизды вертит всеми ими здесь в отеле, от ме-неджера до уборщиков.

- А кто такой ирландец?

- Продавец в liqueur-store напротив. Я у него до Рабиндраната ото-варивался. Пока Магги с ним не снюхалась.

Съехав на стуле, я глядел лишь на его ноги, не поднимая взгляда выше колен. Он непрерывно двигал ступнями, притопывал ими, ше-велил пальцами, закладывал самый большой палец на два следующих по величине. Серые брючины покачивались над молочными ку-банскими лодыжками, поросшими блондинистыми волосами. Голос ею доносился до меня невнятно и кусками, как болтовня доносится с высокого этажа до уличного прохожего, выпадая из открытых окон...

А чем, собственно, его видение мира безумно? - осмелился я, на-конец, сформулировать свою мысль. .Жизнь Вильяма Казакова пронизывается силовыми полями исходящими от двух женщин - ма-маши и Магги. Мамаша, очевидно, имела такое сильное влияние на сына при жизни, что и физически скончавшись, продолжает смещать Вильяма и отклонять. Магги, разумеется, мирно себе проституирует, не помышляя об обитателе соседней комнаты, вспоминая о мужчине с седыми волосами, лишь встречая его в холле или в elevator. И вовсе она не помышляет о захвате его комнаты. Это старомодное заблуж-дение Вильям Казаков вывез из слаборазвитого Советского Союза, где жилплощадь во времена его юности была дороже драгоценных камней. Это там соседи десятилетиями вынашивали коварные планы с целью погубить соседа и захватить его жилплощадь. Интриговали, за-пугивали, отсасывали керосин из примусов и плевали в борщи. Борьба пелась всеми способами, от обращения к знахаркам до мордобоя, убийств и нелегального прорубания дверей в стенах. Магги, может быть, ни о чем не думает, просто не умеет думать. Ничего удивитель-ного, большая часть населения земного шара не умеет думать. Может быть Магги drug-addict*, и все ее счастье в мире заключается в ежед-невной порции героина. Или она алкоголичка, черные часто бывают алкоголиками, и целый день лакает "Порто"... Ей наплевать, куда приходить отсыпаться утром. Если однажды она обнаружит, что может платить за лучший отель, она переедет в лучший. А скорее всего - в худший... Черные проститутки обычно опускаются по социальной лестнице, а не поднимаются по ней...

* Наркоман (англ.).

Но это я так думаю. Для Вильяма же Казакова Магги - Цирцея, превратившая мужчин отеля и хозяина liqueur-store в свиней. Индийский бог Вильям Казаков живет в напряженном мире, пронизанном пересекающимися и взаимовраждебными силовыми линиями и полями. Камень мостовой влияет на подошву мистера Ка-закова, запыленное дерево в Централ-Парке источает едкие слабо-зе-леные биоволны и может дурно повлиять на голову мистера Казакова, если мистер задержится под его листвой. Я вспомнил, как он, я, и еще несколько эмигрантов расположились однажды на пикник в Централ-Парке. Через четверть часа (он все время подозрительно задирал голо-ву) Вильям предложил нам сменить место. "Это плохое дерево", - ска-зал он и хмуро указал на самое обыкновенное старое дерево над нами. Индийский Бог живет в мире, где каждый звук и всякое цветовое пят-но имеет значение. Каждый удар, трение, касание предмета о предмет происходят не просто так, но с тайными целями. И цели эти известны Вильяму Казакову. Магги, оттопырив черный пухлый зад, возвраща-ется на рассвете домой, усталая и пьяная, царапая каблуками moquette в коридоре. А мистер Казаков не спит, жилистым заряженным нервно-стью стейком лежит меж двух простыней и видит Магги-Цирцею сквозь стену. Всякий каблук Магги выдирает не мелкие шерстинки синтетического moquette, а вычесывает блошек из метафизического подшерстка мира. И никто никогда не убедит мистера Казакова, что это нс так.

Вне сомнения Вильяма Казакова считают в отеле чокнутым, осно-вываясь на его сверхчеловеческом высокомерном поведении. Считает его чокнутым и Магги. И я считаю его чокнутым... Себя я считаю нор-мальным человеком, пусть и потерпевшим только что жизненное поражение. "Мамаша"? Моя мать менее важна для меня. Она живет в СССР, куда я никогда не смогу попасть. Три года я не видел мою "ма-машу". Скоро, как на счетчике такси, цифра лет сменится: "4", "5", "6"... Фактически мать мертва для меня, и несколько писем в год мною получаемые, вовсе не непреложное доказательство ее существования. Если кому-нибудь вздумается меня дурачить, присылая мне письма и после смерти моей матери (предположим, с болью в сердце, но пред-положим), это будет сравнительно легко сделать. Я верю в существо-вание моей "мамаши", не видя ее, Вилли верит в существование своей. И он совсем не намного отклонился от нормальной логики.