Эдуард Лимонов - Коньяк Наполеон

Я покорил нескольких профессоров русской литературы, и они на-чали изучать мое творчество. Я выступил со своим номером в Оксфор-де! Я шутил, улыбался, напрягал бицепсы под черной t-shirt, плел не-вообразимую чепуху с кафедр университетов, но народ не вслушивался в мои слова. Слова служили лишь музыкальным фоном спектакля, основное же действие, как в балете, совершалось при помощи тела, физиономических мышц и, разумеется, костюма и аксессуаров. Огненным, искрящимся шаром энергии, одетым в черное, прокатился я по их сонной стране. Председатель общества "Британия - СССР" - жирный седовласый man, плотоядно глядевший на ляжки Дианы, ска-зал ей, что я шпион... Я излучал такой силы лазерные лучи, что, отправившись с Дианой на audience (режисер выбирал актрису для одной из главных ролей в новой телевизионной серии), убедил ее в том, что она получит роль, и она ее получила!

В солнечный, хотя и холодный день Диана отвезла свою (отныне и мою) подругу - профессоршу русской литературы - в красивый и бо-гатый район Лондона, в Хампстэд. Профессорша должна была забрать книги у русской старухи, я знал вскользь, что имя старухи каким-то образом ассоциируется с именем поэта Мандельштама.

Пошли? - сказала профессорша, вылезая из автомобиля и де-ржась еще рукой за дверцу.

- Нет, - сказал я, - старые люди наводят на меня тоску. Я не пойду. Вы идите, если хотите... - Под "вы" я имел в виду Диану. Вооб-ще-то говоря, у меня было желание, как только профессорша скроется, тотчас же засунуть руку Диане под юбку, между шотландских ляжек девушки, но если профессорша настаивает, я готов был пожертвовать своим finger-сеансом, несколькими минутами мокрого, горячего удо-вольствия ради того, чтобы Алла, так звали профессоршу, не чувство-вала себя со старухой одиноко.

- Какой вы ужасный, Лимонов, - сказала профессорша. - И жес-токий. Вы тоже когда-нибудь станете старым.

- Не сомневаюсь. Потому я и не хочу преждевременно соприка-саться с чужой старостью. Зачем, если меня ожидает моя собственная, торопиться?..

- Саломея - вовсе не обычная старуха. Она веселая, умная, и ее не жалко, правда, Диана?

- Yes, - подтвердила Диана убежденно и энергично. - Она очень интересная...

- Сколько лет интересной?

- Девяноста один... Или девяноста два... - Профессорша замялась.

- Кошмар. Не пойду. В гости к трупу...

- Она сказала мне по телефону, что ей очень понравилась ваша книга. Она нисколько не шокирована. Неужели вам не хочется посмот-реть на женщину 91 года, которую не шокировала ваша грязная книжонка...

- Потише, пожалуйста, с определениями... - Я вылез из авто-мобиля. Они раскололи меня с помощью лести. Грубой и прямой, но хорошо организованной.

После звонка нам пришлось ждать.

- Она сегодня одна в доме, - шепнула Алла, компаньонка будет отсутствовать несколько дней.

Женщина, вдохновлявшая поэта, сама открыла нам дверь. Высокая и худая, она была одета в серое мужское пальто с поясом и опиралась на узловатую, лакированную палку. Лицо гармонировало с лакирован-ной узловатостью палки. Очки в светлой оправе.

- Здравствуйте, Саломея Ираклиевна!

- Pardon за мой вид, Аллочка. В доме холодно. Марии нет, а я не

знаю, как включить отопление. В прошлом году нам сменили систему. Я и старую боялась включать, а уж эта - ново-современная, мне и вов-се недоступна.

- Это Лимонов, Саломея Ираклиевна, автор ужасной книги, кото-рая Вам понравилась.

Старуха увидела Диану, яишь сейчас подошедшую от автомобиля.

- А, и Дианочка с вами! - воскликнула она. И повернулась, чтобы идти в глубину дома. - Я не сказала, что книга мне понравилась, Я лишь сказала, что очень его понимаю, вашего Лимонова.

- Спасибо за понимание! - фыркнул я.

Я уже жалея, что сдался и теперь плетусь в женской группе по ока-завшемуся неожиданно темным, хотя снаружи сияло октябрьское сол-нце, дому. Быстрый и резкий, я не любил попадать в медленные груп-пы стариков, женщин и детей.

Мы проследовали через несколько комнат и вошли в самую обширную, очевидно, гостинную. Много темной мебели, темного де-рева потолочные балки. Запах ухоженного музея. Сквозь несколько широких окон видна была внутренняя, очевидно, общая для не-скольких домов ухоженная лужайка, и по ней величаво ступали не-сколько женщин со смирными пригожими детьми.

- Идите сюда. Здесь светлее. - Старуха привела нас к одному из окон, выходящих на лужайку, и села с некоторыми предосторожно-стями за стол, спиной к окну. Стакан с желтоватой жидкостью, не-сколько книг стопкой, среди них я привычно разглядел свою, пачка бумаг толщиной в палец... Очевидно, до нашего прихода старуха поме-щалась именно здесь.

Я сел за стол, там, где мне указали сесть. Против старой кра-савицы.

- Вы очень молодой, - сказала старуха. Губы у нее были тонкие и чуть-чуть желтоватые. - Я представляла Вас старше. И неприятным типом. А вы вполне симпатичный.

Диана положила руку на мое плечо. Сейчас этот женский кружок начнет меня поощрительно похлопывать по щекам, пощипывать и поворачивать, разглядывать: "Ах, Вы, душка..."

- Не такой уж и молодой, - сказал я. - Тридцать семь. Я лишь моложе выгляжу. Почему-то мне хотелось ей противоречить, и если бы она сказала, "какой Вы старый!", я бы возмутился: "Я! Старый! Да мне всего тридцать семь лет!"

- Тридцать семь - детский возраст. У Вас все еще впереди. Мне девяносто один! - Сверкнув очками, старуха победоносно поглядела на меня. Вам до такого возраста слабо дожить!

- Ну, это еще неизвестно. Моя прабабушка дожила до 104 лет, и жила бы дольше, погибла лишь по причине собственного упрямства: желала жить одна, отказываясь переселиться к детям. Плохо стала видеть и однажды свалилась с лестницы, ведущей в погреб. Умерла вследствие повреждений. А моей бабке уже 87 лет, так что лет на девя-носто и я могу рассчитывать.

- Вашему поколению таких возрастов не видать, - сказала она пренебрежительно. - Вы все неврастеники, у вас нет стержня, нет философской основы для долгой жизни, - она отпила из стаканчика желтой жидкости.

- У поколения, может быть, и нет, - обиделся я. - Но Вы забыва-ете, с кем говорите. Я сам по себе.

Рембрандтовский луч солнца из-за ее спины узко ложился на мое лицо и дальше иссякал в глубине темной гостиной, случайно затронув по пути два-три лаковых бока мебели. Мне захотелось рукою сдвинуть луч, но пришлось отодвинуться от него вместе с высоким стулом.

- Хотите виски? - спросила старуха. - Возьмите, вон видите, за piano, столик с напитками. Есть Ваше "J&B". Вот именно в этот момент я ее и зауважал. Точнее, несколько мгновений спустя, когда, налив себе виски, я проделал обратный путь к компании и увидел, что она про-тягивает мне стакан.

- Налейте и мне. Того же самого.

Старуха девяноста одного года, пьющая виски, такая старуха меня разоружила. Я безоговорочно примкнул к ней. Ну, разумеется, в пере-носном смысле.