Татьяна Яшина - Загадки Красного сфинкса

Паренек неловко озирался в поисках места, куда положить рожок. Руки у него были в тесте, и, представив, как он запачкает свои блестящие чистые волосы, я решительно подошел к нему, взялся за свисавшую прядь и заправил ее под колпак.

– Спасибо! – тихо произнес парнишка, вскинув на меня глаза.

– Люсьен добрый малый, всегда поможет, – одобрила меня кухарка.

– О, Люсьен! – прогудел главный повар, поворачиваясь ко мне. – Покрути-ка этих цыплят, мне пора заняться спаржей, а эти лентяи еле ноги таскают!

Я взялся за ручку вертела, таким образом оказавшись вблизи нового поваренка и завел с ним разговор. Вскоре я узнал, что Антуан – внук горничной дочери господина дю Плесси, которая вновь со своим мужем-генералом вернулась в Париж и уважила просьбу своей служанки, пристроив парня на кухню к мсье Мишелю. Отец Антуана погиб в сражении у Белой горы [2] Битва у Белой горы (1620) – крупное сражение Тридцатилетней войны, в котором католики из Священной Римской империи и Евангелической унии победили чехов-протестантов. в Чехии, оставив троих детей. Есть еще две старшие сестры, одна замужем за судейским, другая – белошвейка. Оказалось, что Антуан любит печь пирожные и когда-нибудь хочет стать главным кондитером в большом аристократическом доме. Что ему шестнадцать лет, и что раньше он жил в гугенотском Нанте, но вся его семья – верные католики.

– Ты уже ходил к мессе?

– Нет, я только вчера приехал в Париж.

– Пойдем вместе, – предложил я ему, подумав, как должно быть неуютно ему в чужом городе. – У нас большая семья, придут все мои братья и сестры с семьями и детьми, кроме сестры Жаклин, которая со своим мужем-колесником живет в Пасси.

– Охотно пойду с тобой, спасибо… – тихо сказал поваренок и улыбнулся, шмыгнув носом.

– У Люсьена мать – кормилица всех детей господина Франсуа и госпожи Сюзанны! – важно произнесла Франсуаза. Тут же последовал рассказ о юном Армане, как его не крестили полгода и оказались правы – ребеночек не умер, а прекрасно дорос до безопасного кунания в святую воду, а потом глядите-ка – епископ Люсонский!

В разговоре принял участие и мсье Мишель, и кухонные девушки, подтянувшиеся на работу, – несмотря на то, что они слышали эту историю сотню раз, всем было приятно. Все слуги любят посудачить о господах, а уж если господа – большие люди в государстве, то разговор приятен вдвойне.

Я заметил, что и на Антуана стали глядеть с приязнью, словно рассказ посвятил его в какую-то маленькую тайну, связывающую людей в общность, делая их ближе друг к другу. Франсуаза положила поваренку руку на плечо, а кухонные девушки, улыбнувшись мне, улыбались и ему.

Мы с Антуаном стали неразлучны, и теперь уже только я взбивал крем для его эклеров. А так как в отличие от меня он не мог отлучаться с кухни, то на кухне обосновался я. Заодно я чистил репу, взбивал яйца, просеивал муку, крутил цыплят и перепелов над огнем, – словом, был полезен. Воскресные обеды после мессы Антуан проводил в нашем доме, мои батюшка и матушка всецело одобрили моего нового друга. Матушка все вздыхала, как же тяжело жить вдовам и сиротам, а батюшка интересовался, какого цвета гортензии выращивал в своем саду приходский священник в Нанте.

– Может, ты хочешь стать поваром? – однажды спросила меня матушка.

– Провести всю жизнь с кастрюлями и сковородками – ни за что!

– Но ты же и так проводишь там все время?

– Я провожу свое время с Антуаном.

– А в самом деле, Люсьен, кем ты хочешь стать? – однажды спросил меня Антуан. Мы сидели на качелях в саду, глядя, как августовское небо расчерчивают хвосты фейерверков, запускаемых в Люксембургском саду по случаю именин нашего возлюбленного короля Людовика XIII [3] Король Франции Людовик XIII (1601–1643), по прозвищу Справедливый, сын Генриха IV (1553–1610). . В теплом воздухе стрекотали кузнечики и старый вяз, на чью толстую ветвь были привязаны качели, уже готовился стать концертной площадкой для ночного певца – соловья, что пока робко распевался в сгустившихся сумерках.

– Я не знаю! – улыбнулся я. – Хочу взбивать тебе крем.

Антуан с признательностью посмотрел на меня и по его взгляду я понял, что он спрашивает серьезно.

– Ну-у-у… Вообще-то матушка хочет, чтобы я шел в лакеи. Жизнь при господах, ты ж понимаешь.

– А ты сам?

– Я? Ну я вообще хочу. Хотел. Мне нравится при господах, и мсье и мадам дю Плесси всегда были добры к нашей семье. К тому же все говорят, что у меня красивые икры и мне пойдут белые чулки! – тут я вытянул ногу в чулке – не белом шелковом, конечно, но и в обычных нитяных мои ноги выглядели подходяще – стройные, с тугими икрами. Хуже нет, когда у лакея худые ноги – приходится запихивать в чулки мешочки с сеном, чтобы икры выглядели округло.

Я покачал ногой и повернулся к Антуану. Меня удивили его глаза – потемневшие, с расширенными зрачками, так что его голубые как северное небо глаза казались темными. Он отвел глаза и воззрился на мой башмак с пряжкой.

– Да, подходящие ноги. Ты будешь весьма внушительным в ливрее и в белых перчатках. Будешь подавать руку графиням и баронессам при выходе из кареты.

– Ага! – я соскочил с качелей и сделал шуточный поклон в сторону Антуана. – Вашу руку, мадам!

– Спасибо, Люсьен! – манерно запищал Антуан, закатывая глазки и подавая мне руку. – Ах, тут так высоко!

– Простите, мадам! – поддержал я игру, обеими руками берясь за его талию. – Обопритесь на меня, мадам! – я очень крепко взялся за его стан и снял с качелей. Я поставил его на траву, но почему-то не опустил рук и легонько прижимал к себе. Антуан смущенно улыбнулся и опустил лицо. От этого движения длинная прядь соскользнула и завесила его глаза. Я заправил волосы ему за ухо, горячо вспыхнувшее под моими пальцами.

Тут грохнуло над нашими головами последним залпом фейерверка, и я проводил глазами золотой сноп, пронесшийся по небосклону. Антуан не взглянул на фейерверк. Он не отрываясь глядел на меня – тревожно, взволнованно, грудь его вздымалась.

Он меня поцеловал.

От его поцелуя мне стало удивительно хорошо – как будто мне преподнесли большой-пребольшой именинный подарок, перевязанный шелковой лентой. Все было хорошо. Лето, вечер, сад, белокурый паренек в моих объятиях, горячий и гибкий. Его зрачки словно расплавили радужку, и та переливалась в глазницах и вытекала каплями на его нежные щеки.

– Ты плачешь?

– Нет, что-то в глаз попало, Люсье… – я не дал ему договорить, закрыв рот поцелуем.

Мы целовались, тискались, измяли всю траву под качелями – словом, наслаждались друг другом, как два здоровых молодых щенка с горячей кровью. В ту ночь я не отпустил его, и мы встретили утро в моей постели, забравшись в комнату привычным мне маршрутом – по старому плющу, любезно разросшемуся по стене от земли до печной трубы, тем самым избавляя меня от нужды в лестнице.