Татьяна Яшина - Загадки Красного сфинкса

– Да куда ты лезешь, полоумная баба! – взревел он и кинулся на нас. Сестра побежала прочь, таща меня на буксире, но ландскнехт уже вцепился мне в ворот рубахи. Оборванцы окружали нас, не отставая от своего предводителя.

– Оставь их, иуда! – закричал возчик, щелкая кнутом по руке бородача. – Сам воюй за своего Мансфельда!

Бородач, зарычав, отпустил меня и оглянулся, но возчик заорал «Ю-ху-у-у!» и хлестнул вожжами своих тяжеловозов, направляя телегу вразрез между мной и вербовщиком. Под ее прикрытием мы с сестрой свернули в переулок, потом в другой, в третий и остановились только когда Мария изрядно запыхалась.

– Люсьен, мальчик мой, какая муха тебя укусила?

– Мне семнадцать лет, я могу делать что хочу! Надоело! Хочу уехать! Хочу на войну!

– Офицером решил стать? Размечтался! Дадут тебе в руки пику и зарубят в первой же стычке!

– Ну и что? Ну и зарубят. Сколько людей вербуется, что я, лучше других, что ли?

Мы присели на крыльцо у какого-то дома и на наш громкий спор опять начали собираться зеваки. Увидев это, сестра замолчала, взяла меня за руку и приблизила мое лицо к своему:

– Люсьен, если ты хочешь чем-то заняться, тебе не обязательно уезжать на войну. Хочешь, я поговорю с мужем, и он возьмет тебя приказчиком? Уж два дуката в месяц точно заработаешь.

Как будто я хотел денег! Я представил себе ее мужа Жана-Батиста, его кроткую длинную физиономию… Представил его контору – тесное, темное здание с вечным запахом уксуса, представил, как я торгую уксусом, и мы все ходим к матушке на обеды по воскресеньям… Я уже было открыл рот, чтобы ответить, но увидел, с какой тревогой смотрит на меня сестра, увидел, как тяжело она дышит, как съехал чепчик с ее поседевших волос – никогда она не допускала ни малейшего беспорядка в туалете! И сказал совсем другое:

– Спасибо, Мария. Я подумаю.

Мне показалось, что она испугалась еще больше.

– Люсьен, что с тобой? Что? – ее губы задрожали, и она уткнулась в кружевной платочек. – Ты убьешь матушку, за что ты хочешь ее так наказать? Что мы сделали тебе плохого?

Я взял ее за руку и спросил:

– Проводить тебя до дому? Обещаю до завтра не убегать на войну.

– Нет уж, давай-ка лучше я тебя провожу, мой милый.

Когда мы зашли в наш маленький домик, то первым, что услышали, было мое имя, повторяемое на разные лады. То разом говорили батюшка и матушка, то мое имя произносил какой-то мужчина. Я удивился, Мария испугалась.

– Ты же не взял монеты, не взял! – прошептала она, и тут нас заметили из комнаты. Матушка привстала в своем кресле и махнула рукой, приглашая нас быстрей входить.

– А вот и Люсьен, – сказал батюшка, адресуясь высокому нарядному мужчине, в котором я узнал мажордома дю Плесси, мсье Фредерика Клавье.

– А вот и Люсьен, – повторил мсье Клавье, внимательно оглядывая меня с ног до головы. – Тебя вызывает госпожа дю Плесси. – Сегодня вечером, в восемь.

Он медленно развернулся и, сопровождаемый моим батюшкой, почтительно открывавшим перед ним двери, вынес свою величавую фигуру из нашего дома.

Первой заговорила Мария:

– Что еще натворил этот негодник? Люсьен, что ты наделал, что за тобой пришел сам господин мажордом?

– Ни…ничего, я клянусь!

– А что, кстати, он еще натворил, дочь моя? – батюшка приблизился и поцеловал Марию. – Залез на собор Парижской Богоматери? Купался в Сене? Подался в монастырь?

– Почти! Я вырвала нашего младшенького из рук вербовщика герцога Мансфельда! Еще миг – и наш Лулу отправился бы воевать в Чехию, или где там есть этот нечестивый Вюртемберг!

– Вряд ли стоит убегать от своей судьбы. Тебе, сын мой, выпало кое-что получше, чем держаться за пику перед атакой тяжелой конницы. Тебя вызывают в господский дом не просто так.

У нашего возлюбленного мсье Армана дю Плесси де Ришелье, – тут батюшка сделал паузу и обвел нас взглядом, словно проверяя, дошли ли мы уже до должного исступления, – так вот, у его высокопреосвященства умер камердинер. Горячка унесла его на самом исходе зимы.

И так как его высокопреосвященство не может взять к своей особе кого попало, он обратился к своей возлюбленной матушке, нашей госпоже Сюзанне, и она рекомендовала твою скромную особу. Это великая честь для тебя и для всей нашей семьи!

– Да чем же этот оболтус ей приглянулся? – поразилась Мария.

– Да ничем особенным. Ничего в нем нет. Хотя, конечно, у Люсьена на месте руки, ноги и голова и сам он добрый малый, но его основная и главная рекомендация – это семья. Ты – сын кормилицы, молочный брат мсье Армана, в каком-то смысле.

– Молочная сестра мсье Армана – это я, – возразила Мария.

– Ты здесь тоже неслучайно, – подала голос матушка из кресла. – Судьбе было угодно возвысить нашу семью через жизнь, сохраненную мсье Арману.

– Судьба так судьба, – не стал спорить батюшка.

– Ты рад, обалдуй? – затормошила меня сестра.

Я был, пожалуй, рад. Что-то должно было случиться в этот день, повернуть мою жизнь еще раз – и служить человеку, о котором я с рождения слышал так много, что, пожалуй, он воспринимался как часть нашей семейной истории, было явно лучше, чем получить эстоком в брюхо на полях под Вюртембергом.

Я не хотел видеть улицы Парижа – ну так вряд ли у меня будет время для прогулок, к тому же кардинал Ришелье был известен частой сменой дворцов, домов и замков, выбираемых временной резиденцией, и далеко не все они располагались в Париже или хотя бы близ него.

Я ведь хотел стать слугой? А личный камердинер – это была, в общем-то, вершина карьеры для слуги. Даже мажордом, пусть стоявший выше в табели о рангах, на деле не имел и десятой доли того влияния, что камердинер.

Правда, я совсем не ожидал, что судьба так сразу вознесет меня, приблизив к самому могущественному человеку в государстве, не считая нашего возлюбленного короля Людовика Справедливого, но разве нашелся бы француз, не считающий место камердинера кардинала подарком судьбы?

– Да справится ли он? – тревожилась Мария. – Он ведь даже читать не умеет.

– Да умею я! Просто не люблю. И вообще – зачем мне читать? А то у мсье Армана больше почитать некому.

– У его высокопреосвященства, – отец указательным пальцем постучал мне по лбу. – Следи за языком, сын мой. Это наедине с отцом и матерью ты можешь называть монсеньера «мсье Арман», в конце концов, твоя мать выкормила его своим молоком, но в разговорах со всем остальным миром говори «его высокопреосвященство» или «господин кардинал», или «монсеньер». А лучше – молчи! Перед его высокопреосвященством – говори, не бойся, лучше пусть он сам тебя оборвет, чем подумает, что ты что-то утаиваешь. А со всеми остальными – молчи, дурачком прикинься.