Татьяна Яшина - Загадки Красного сфинкса

– В холодных странах, между прочим, кирасы обивают кожей. Или даже мехом! – сообщил я мсье Арману.

– А в жарких – делают дырочки для прохлады? Кто тебя такое сказал?

– Рошфор. Он недавно пил с маркизом Курмененом, который вернулся из Московии. Там очень холодно. Маркиз вам привез меховую безрукавку, говорит, из соболя. А вы не носите.

– Лучше бы он привез мне из Московии войну с Польшей. Одной католической страной в лагере Габсбургов стало б меньше.

– Вот скажу госпоже Мари-Мадлен, что вы не бережете грудь, и она уйдет в монастырь!

– Что, опять?

– Наденьте, Монсеньер. Мех ну очень теплый и легкий, я такого никогда раньше не видел, – я провел щекой по нежному темному меху, что словно манил зарыться в него и заснуть.

– Давай сюда своих соболей. Не хватало мне еще раз племянницу из монастыря возвращать.

– Да мехом внутрь же! Так теплее. А сверху парча – очень красиво.

– В этой безрукавке я выгляжу как шатер Франциска Первого, сбежавший с Поля золотой парчи [16] Встреча французского короля Франциска I и английского короля Генриха VIII в 1520 году была так роскошно обставлена, что получила название «Поле золотой парчи». .

– Так сверху ж кираса будет. И тепло, и не дует.

Монсеньер отправился на военный совет, а я решил пройтись по окрестностям. У Виньи после той несчастной конной прогулки остался шрам на лбу, а мне Монсеньер запретил любые передвижения верхом. Так что Жан-Поль тоже спешился, и мы около часа шли до Форт-Луи.

На границе нейтральной полосы мы остановились. Нейтраль была помечена старой корзиной, присыпанной землей, чтобы не сдвинулась от ветра.

– Зря ты к лодке поскакал, это ж граница обстрела отмечена – пушки достают ровно до лодки, чтоб зря порох не тратить, везде ориентиры, – просветил меня Рошфор после того как мы тогда чуть не погибли.

Так что теперь я первым делом высматривал ориентиры, чтобы держаться от них подальше.

Но по прежде пустынной нейтрали сегодня со стороны города бродили какие-то люди. Я увидел худую маленькую женщину в большом чепце и длинном переднике. За ее юбку держались трое детей – крошечная бледная девочка и двое мальчишек лет восьми-девяти. Женщина щипала первую траву, складывая в подвернутый передник. Мальчик поменьше, со светлым хохолком на макушке, встал на коленки и тоже рвал тоненькие травинки. Старший и девочка стояли неподвижно и глядели на меня без всякого выражения на мучнистых личиках.

– Господин! – тихо произнесла женщина. – Хлеба! Умоляю, хлеба! Мы умираем от голода.

– Хлеба, господин! – подхватил мальчик с пучком травинок.

Я оторопел. У меня с собой не было хлеба, да и вообще съестного. Даже денег не было – в лагере они ни к чему. Может, отдать им куртку? Выменяют на еду. Не знаю, что бы я сделал, но к нам уже шел солдат в голубом плаще с крестами, снимая с плеча мушкет.

– Уходите! – крикнул он женщине. – Приказ маршала Бассомпьера – расстрел на месте всех, кто кормит гугенотов, – сообщил он уже мне лично. – Пусть ваш Гиттон вас кормит!

Женщина покорно повернулась и побрела к городу, взяв за руки младших детей. Старший мальчик остался стоять.

– И ты иди! – пугнул его мушкетер прикладом.

– Гиттон не сдается? – поинтересовался Виньи у мушкетера.

– Не сдается, чтоб ему! Пока всех не уморит – ворота не откроет. После того как дамбу построили, жрать им стало нечего, так он придумал – отправил всех женщин, детей и стариков вон из города, к нам в лагерь, мол, кормите. Маршал и сказал: мол, либо сдавайтесь, либо будем стрелять во всех, кто пересечет пределы нейтрали.

– Многие пересекают? – поинтересовался Виньи.

– А вы бывалый, да? – обрадовался мушкетер. – Старики. Стариков много постреляли. Лучше пуля, чем голод, я согласен. А тут… – он скривился, как от боли, – бабы. Детишки.

– Я у Мансфельда служил, – ответил Жан-Поль. – Пока такие козявки живы – еще не край. Когда самый голод – детей живых не остается. Вообще.

– Траву вон собирают. Ракушки на берегу. Вы не вздумайте кормить – всех не накормишь, а самому под трибунал – в два счета, – предупредил меня солдат.

– Сам-то как? Кормят, поят?

– Довольствие отменное, – сообщил солдат. – Подвоз регулярный, никогда еще так хорошо не служил. Кабы не эти! – он махнул рукой на неприступные стены крепости, к которым уже подходила женщина с детишками.

– Так значит, ворота все-таки открываются? Иначе как они вовнутрь попадают?

– Да какие там ворота! Калитка узенькая, и вся под обстрелом.

Мы возвращались в ставку в молчании. Потом Жан-Поль не выдержал:

– Люсьен, – он положил мне руку на плечо, – ты не думай об этом. Война есть война. Всегда где-то умирают от голода дети. Тем более, на войне. Ничего ты не сделаешь.

– Я мог бы дать им хлеба.

– Уж лучше сам к ним иди и дай себя убить – из тебя супа наварят на всю Ла-Рошель, я серьезно. Ты вон как закабанел, лафет пушечный одной рукой небось подымешь, – он хлопнул меня по загривку и замолчал уже с концами.

На следующий день Монсеньеру доложили о прибытии английского флота. Полсотни судов под командованием лорда Денби стали на якорь в заливе, намереваясь утром начать штурм.

– Мы будем на дамбе с рассветом, – сообщил Монсеньер. – Не будем обижать лорда Денби пренебрежением.

Сказать, что я был поражен – значит, не сказать ничего. При слове «дамба» я представлял себе что-то вроде нескольких бревен, положенных в воду. Ну хорошо – очень длинных бревен.

А вместо этого увидел… Пале-Кардиналь в водах ла-рошельской гавани. Крыша дворца была ненамного шире, чем это сооружение – с башнями через каждые десять туазов, с широким каменным полом из гранитных плит, а стволы лучших мачтовых сосен, темные от смолы, уходили наискось прямо в низкое небо, напоминая громадные пушки, призванные сбивать в полете ангелов.

Вверху тяжело тащились тучи, внизу глухо рычало море. Бледно-серая туша океана тяжело ворочалась, пытаясь сбросить ярмо со своей спины.

Серое море сливалось с серым небом, и линию горизонта трудно было бы различить, если б не английская эскадра, на всех парусах спешащая прямо на нас.

– «Виктория», – к собственному изумлению, у меня получилось прочесть английскую надпись на борту многопалубного корабля величиной с Нотр-Дам.

– «Виктория» – флагман, вон вымпел лорда Денби! – воскликнул Рошфор. – Смотри, открывают орудийные порты, будут стрелять!

На борту «Виктории» блеснуло, завыло и грохнуло. Треск, плеск, окатило до пояса – ядром посшибало края опорных балок над головой. Море волновалось у меня под ногами, выплескиваясь на гранит и норовя стащить с дамбы.

Тут закричали слева, и целая рота пушкарей обступила лафеты, ловя англичан на мушку. Уши разорвал грохот, поплыл сизый дым, и в корме флагмана зазияла пробоина размером с карету. Люди посыпались в воду.