Джеки Бонати - Французский Трофей

Сегодня вечером, как и все время, проведенное в Петербурге, Ева чувствовала пьянящую сильнее вина свободу. Когда не нужно кокетливо стрелять глазами в кавалеров, слушать сплетни других девушек, играть в их подковерные игры. Когда можно было на равных говорить с другими мужчинами, спорить, отстаивать свое мнение, и видеть одобрительные кивки.

Как девушку ее будут воспринимать только за ее красоту, и то, на недолгое время. Потом, возможно, как жену и мать, и до ее ума уже никому не будет дела. Но Женевьева понимала, что рано или поздно ее игре и ее жизни в качестве Константина Воронцова придет конец. Но лучше бы он не наступал как можно дольше.

***

На следующий день, пока Ева и Миша ехали в Москву, Этьен и Саша встретились в Бристоле, как и было оговорено. Поначалу это была светская беседа, приятная компания за обедом, и разумеется, разговоры о вине. Долгие, и подкрепленные дегустацией пары бутылок.

В конечном итоге, как и надеялись обе стороны, встреча в Бристоле прошла весьма продуктивно, Этьен остался очень доволен достигнутыми договоренностями и буквально через пару дней выехал обратно в Париж, чтобы сообщить отцу прекрасную новость – это был один из самых выгодных контрактов на поставки за последние несколько лет.

Но там его ждала другая весть – Наполеон Третий отправил свою эскадру в Эгейское море из-за притязаний Российской Империи, и Франция вступила в коалицию с Англией. Началась война. Война, которая перевернула весь шаткий, но все же порядок, отменила все договоренности и обозлила людей, которые вчера пили брудершафт. Сегодня они сражались друг против друга.

****

Вести о войне случились так неожиданно, что едва не испортили всю свадьбу Анечке. Гости приехали в поместье на неделю, празднества планировались пышные, чтобы и вся жизнь у молодых сложилась хорошо. И вот это известие поразило всех. Уже на следующий день пришли письма от имперской канцелярии с сообщением о том, что всех сыновей князя Воронцова призывают в ряды Второго Московского Конного Полка. Всех, включая и Константина Воронцова. Так шутка с выправленными документами обернулась против них самих.

С княгиней едва не случился удар от этих новостей. Если старшего, Ивана, который шел по военной стезе, она отправить на фронт могла, ибо смирилась с этой мыслью давно, то Мишеньку, а тем более Еву, ей отпустить от себя было очень тяжело. Точнее, почти невозможно.

– Но мама, я должна быть там! – уговаривала ее Женя. Матушка была на успокоительных каплях и требовала от отца, чтобы тот задействовал свои связи. – Я должна помогать раненым, спасать их жизни, понимаешь?

– Нет, ты должна помогать мне! Война это не женское дело! Эта шутка слишком далеко зашла, я категорически требую, чтобы все это прекратилось немедленно! – с истерическими нотками в голосе воскликнула княгиня Воронцова и потребовала от горничной Маруси снова накапать ей капель, а еще дать нюхательные соли и вызвать доктора для кровопускания. О том, что ее дочь – дипломированный врач, да еще крайне негативно относящийся к подобным методам, она по причине стресса забыла. А может быть, назло ей хотела доказать, что своими действиями Ева загоняет мать в гроб и ставит под удар репутацию семьи.

– Я не могу отправить на войну с этими оголтелыми головорезами всех своих сыновей! А ты требуешь, чтобы я еще отпустила и дочь! – княгиня интересовалась политикой весьма поверхностно и полагала, что Османскую империю населяют едва ли не мартышки, коих демонстрировали в зоопарке прошлым летом.

– Помогать тебе в чем? – вздохнула Ева, пытаясь понять, как же ей разговаривать с матерью. – Понимаешь, это мой долг. Помогать Родине, защищать ее хоть так, как я могу это делать, это мой врачебный долг. Я давала клятву Гиппократа, мама. – Она целовала ее руки и гладила холодные пальцы. – Там я принесу пользу, а здесь буду сидеть и понимать, что училась я зря.

Слушать мать отказывалась, она ругалась, рыдала и причитала, и лишалась чувств.

– Если все матери оставят своих сыновей дома, то что будет с нашим отечеством? – спросила Ева, отчаявшись. – Если на поле боя не будет врача, чтобы помочь раненым, сколько из них не вернутся домой? Папа воевал с французами, у нас судьба такая, защищать вас. – говорила она, пытаясь хоть как-то воздействовать на нее.

Урезонить супругу удалось только князю Воронцову. Он смог спокойно и доходчиво объяснить ей, что сыновья, покидая сейчас матерей и жен, защищают их от вторжения захватчиков. И, что по воле судьбы невинная шутка, а после и их попустительство привело к тому, что по всем бумагам действительно существует Константин Евгеньевич Воронцов, врач, призванный на службу, и что, если он не явится, его сочтут дезертиром и арестуют. Если их многолетний обман вскроется, поднимется скандал, какого светский Петербург и Москва не забудут никогда. Девица притворялась мужчиной, посмела закончить академию, и водила всех за нос.

– Наша дочь либо погибнет на войне, либо будет уничтожена скандалом. Как и ее сестры. Наша семья не оправится, увы, здесь мы сделать ничего не можем, – подытожил князь. – Но может сложиться и так, что она вернется живой, и действительно принесет пользу.

Разговор был долгим, наполненным слезами княгини и обращениями князя к бренди, но наутро она все же вышла к детям и благословила их, повесив каждому на шею именной образок с изображением ангела хранителя. Князь не позволил ей одеться в траур, дабы не накликать беду, но наряд ее был не в пример скромнее обычных.

Что и говорить, из колеи были выбиты все. Только Иван, всегда собранный, строгий и по-военному мыслящий, был на своем месте. Миша был подавлен, но вида не подавал, в мундире смотрелся словно для него родился, и подбадривал сестер и мать. Женевьева в своем мундире выглядела, наоборот, странно. Ее кудри пришлось остричь еще короче, она смотрелась совсем юнцом, на бледном лице выделялись только прямые и темные брови, сейчас нахмуренные. Ее саквояж с инструментами всем мозолил глаза, лишний раз напоминая, куда они едут. А отец в последний вечер перед отъездом позвал младшую дочь в библиотеку, налил обоим коньяка и попытался подготовить Женю к ужасам и грязи войны.

– Я не буду скандалить, как мать, моя дорогая, но ты должна знать, что сердце у меня за тебя болит. – Отец вздохнул, гладя в бокал, словно там были все ответы. – Я не знаю, как помочь в этой ситуации, и моя вина в случившемся. Ведь я потакал тебе и братьям.

Ева молчала, не зная, что и ответить на это. Все ее красноречие кончилось в бесконечных спорах с матерью, и сейчас, когда она все чаще думала о неизбежном, оно начинало ее пугать.

– Война – это страшно. – Прямо сказал князь. – Это не героические баллады, это, в первую очередь, смерть тысяч людей. И тебе предстоит самый трудный бой, это бой со смертью. За каждого солдата, которого ты будешь пытаться выцарапать из ее ненасытной пасти. И при этом тебе нужно помнить, что если тебя раскроют, если все узнают о твоем обмане, то я даже представить не могу, чем это обернется для тебя, и для семьи, – князь сделал глоток коньяка.