Виталий Протов - Любовные похождения барона фон Мюнхгаузена в России и ее окрестностях, описанные им самим

Фикхен за те несколько месяцев, что я не видел ее, слегка раздобрела, движения ее стали более плавными и замедленными – она окончательно перестала быть той девочкой-подростком, какой я помнил ее.

– Ну, что, мой верный рыцарь... – сказала она. – Знаешь ли ты, зачем я тебя позвала, любезный мой барон Мюнхгаузен?

Я лишь недоуменно смотрел на нее, понимая, что ее вопросы не требуют ответа.

Она дала мне знак следовать за нею, и я пошел по парку, где каждое деревце, каждый кустик были аккуратно выстрижены и росли на своем месте. Вскоре мы оказались перед высоким забором, который, однако, препятствовал лишь доступу на огороженную территорию, но сквозь широко посаженные доски было прекрасно видно, что происходит за ним.

А за ним происходило вот что: на лужайке перед летним павильоном стоял стул, а на нем сидела дебелая баба, кормившая грудью младенца. Я снова удивленно посмотрел на Фикхен – по ее лицу гуляла улыбка.

– На что я тут должен смотреть? – спросил я.

– На нашего с тобой Пауля, – сказала она.

Мы с ней всегда говорили только по-русски, и тут она тоже не отошла от нашего правила, но имя произнесла на немецкий манер – Пауль.

Удивлению моему не было предела. Что это еще за Пауль? И почему «наш»? Но я не хотел показаться несообразительным, а потому просто стоял и смотрел на женщину с младенцем.

– Наследник российского престола, – добавила к сказанному Фикхен.

Я перевел взгляд на нее – и мне все стало ясно как божий день. И ее исчезновение в последние месяцы, и ее требование ждать, и ее нынешняя полнота...

– А теперь ты должен уехать, – сказала Фикхен. – Возвращайся в свой Боденвердер. Мы больше не увидимся. Но мне будет приятно знать, что ты помнишь обо мне.

Она оглянулась через плечо, потом на мгновение прижалась ко мне всем телом, отпрянула и исчезла за незамеченной мною ранее калиткой в высоком заборе. Я увидел сквозь щель, как она подошла к женщине с младенцем, что-то сказала ей, а потом скрылась в павильоне.

Больше я ее никогда не видел. Лишь изредка доходили ко мне слухи о моей возлюбленной, из которых я достоверно знаю, что знакомство с бароном Мюнхгаузеном не прошло для нее бесследно. Эта череда бесчисленных романов, не принесших ей счастия... Это бессчетное число любовников, в которых она искала равных мне... и не нашла. А иначе зачем бы ей было перебирать их одного за другим? Иначе для чего бы ей было заводить при себе должность «degustatrice», исполняемую долгие годы одной из ее фрейлин? [2]

Через месяц на мой рапорт был получен ответ, коим ротмистру Иерониму Карлу Фридриху барону фон Мюнхгаузену разрешался отпуск на полгода.

Сборы мои были недолгими – уже через час я скакал в Ригу за моей верной Якобиной, а спустя некоторое время мы с ней вдвоем добрались до моего родового замка, где жили и умирали поколения Мюнхгаузенов.

В Россию я больше не вернулся. Прожил в счастии и согласии с Якобиной, предаваясь воспоминаниям о приключениях, коих хватило бы и на десять жизней. И вот уже догорает огонь в моей лампаде. Пять лет назад я похоронил Якобину, а месяц назад пришла весть из Петербурга о кончине Фикхен. Потом пришли новые вести – о том, что наследник приказал выкопать из могилы тело Петра Третьего, скончавшегося желудочной коликой в 1762 году, и похоронить рядом с новопреставленной императрицей. Чтобы его родители, не ужившиеся на этом свете, на том – покоились вместе.

Эх, Пауль, Павел, Павлуша, если бы ты знал, что этот фимозный истребитель крыс не был твоим отцом, как не был и мужем твоей матери. И если твоя мать допустила его несколько раз до себя, то для того лишь, чтобы ты, неразумный, мог законным образом именоваться Павлом Петровичем, хотя на самом деле ты – Павел Иеронимович и останешься таковым до конца своих дней, сколько уж их отвел тебе Господь. Но, боюсь, этой тайны не узнаешь ни ты, ни твои ближайшие потомки. Что ж, я не в обиде... Я знаю себе цену и не очень дорожу мнением глупцов.

Я щедро разбросал свое семя в России. Не щадил себя ни на поле брани, ни в любовных схватках. И если ты, мой любезный читатель, приглядишься, то наверняка в лицах многих своих современников сумеешь увидеть мои черты. Уверен, что не только внешнее сходство передал я по наследству, но и благородные свойства характера моего, мою смекалку, мою рыцарскую отвагу, мою честность, правдивость и искренность. И если ты знаком с кем-то честным и порядочным, то с немалой долей уверенности могу сказать, что в нем течет моя кровь.

За давностью лет не будет нескромностью с моей стороны назвать имена некоторых из дам, которые оказали мне честь и, нарушив клятву верности своим супругам, раскрыли мне свои чресла и понесли семя мое, хотя и не продолжили мой род: ведь эти мои потомки носят чужие имена. Но я знаю, что это имена достойнейшие, они не запятнают моего семени, как мое семя не бросит тень на эти имена, кои называю без трепета.

Принимала меня в своем петербургском доме госпожа Хлестакова [3], чей муж находился в длительной отлучке.

Незабвенная госпожа Метинская клялась мне в вечной любви. Ее муж – видный чиновник, и я питаю надежду, что моему семени будет оказана весомая поддержка, за его будущее здесь я не опасаюсь – жду выдающихся политиков и ораторов.

Почтила меня своим вниманием помещица Ноздрева, приезжавшая в Санкт-Петербург с каким-то прошением.

Госпожа Шире-Новски, лежа в моих объятиях, убеждала меня, что хотя ее муж и иудейского происхождения, но, крестившись, стал русаком гораздо больше любого природного русака и бьет поклоны об пол пуще любого православного.

Осчастливила меня своим вниманием госпожа Пруткова, муж которой, как говорили в светских салонах, обладал несомненным литературным даром.

Не могу не помянуть и слоноподобную градоначальницу, которая наверняка понесла от меня. Надеюсь, что эта моя ветвь отличится на чиновничьем поприще.

Я уже упоминал четырех милейших дам, жен достойнейших господ по имени Ле Онтье, Пучков, Куроловов, Сученко; эти благородные особы, оставив мужей, проходивших, как они мне говорили, по одному ведомству, пустились на мои поиски и нашли меня перед кровопролитным сражением с турками. Внимательный читатель, конечно, не забыл этой истории. Не сомневаюсь, что и они произвели на свет потомство, хотя и носящее сии прекраснейшие фамилии, но, безусловно, и наделенное моими добродетелями.

Не забыть упомянуть моих потомков из сельца Дорожкино, которые наверняка не вечно будут прозябать в крепостном своем состоянии – кто-нибудь из них определенно громко заявит о себе.