Анри де Кок - Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

– Что за идея привести такое чудовище!

– Полно! Премилый юноша! Его общество развлечет тебя.

– Разве я хочу развлечения?

– И при том, он громадно богат… У него шестьдесят тысяч годового дохода.

– Смеюсь я над его доходом!

– Погоди!.. он будет нас возить в своих каретах.

– Вы сошли с ума, и я вас предупреждаю, что если г. Шарпиньи явится сюда, я велю его выбросить в окно моей горничной.

– Ба!.. Ты привыкнешь, держу пари, что ты привыкнешь к нему.

Шиффонета так привыкла к Шарпиньи, что через шесть недель, однажды вечером, вернувшись домой, Флоримон получил письмо следующего содержания от своей любовницы!

«Мой милый друг!

У вас слишком много ума, чтобы иметь много сердца; вы не придете в отчаяние от того, что я вас бросила; вы поймете, что теперь, когда я, благодаря вам, чего я никогда не забуду, – и физически и морально обчищена от грязи, я была бы очень глупа, если бы из удовольствия прясть любовную нить, упустила представляющийся мне случай, как пробный камень, попробовать миллионов идиота.

Прощайте же. Когда мы увидимся, надеюсь, вы первой поздравите меня, что с пользой употребила ваш рецепт: неблагодарность мать благополучия. Что касается друга вашего Шарпиньи, если вы питаете к нему неприязнь за случившееся, не заботьтесь о наказании; я беру на себя. Раньше трех лет он будет обчищен, как говорят на Тамильском бульваре, или не зовите меня вашим другом.»

Шиффонета ошибалась. Флоримон в этом случае имел больше сердца, чем ума. Внезапная измена любовницы продержала его пятнадцать дней в постели.

Выздоровев, он хотел бежать, не к любовнице, а к предателю; этот поганый Шарпиньи, за невозможностью написать вместе с ним комедию украл у него любовницу!.. О! С каким наслаждением дал бы он ему пощечину!..

Время успокоило злобу Флоримона, и успокоило в такой мере, что когда он снова через два года встретился с Шарпиньи, у него не достало мужества упрекнуть его за проступок. Правда, Шиффонета, как обещала, так обчистила несчастного, что было совестно искать с ним ссоры. Вместо того, чтобы дать ему пощечину, Флоримон был принужден дать ему су.

Эпопею своих несчастий Шарпиньи расскажет нам сам. Мы обязаны точными выражениями и частностями этого рассказа Флоримону.

То было вечером, в апреле месяце 1861 года, Флоримон пил кофе, перечитывал газету, в кафе Разнообразия, когда над самым его ухом раздался жалобный голос, и в тоже время дрожащая рука протянулась к нему.

– Здравствуйте, Флоримон, – говорил голос. – Хотите дать мне вашу руку?

Писатель поднял брови и нахмурился.

– Шарпиньи! – воскликнул он. – А! Это ты? И ты осмеливаешься!..

– Бей, но слушай!.. – ответил, сгибаясь, Шарпиньи. – То есть, нет, сначала выслушай, а потом уж бей, если тебя не обезоружит эта цель. Ах, Флоримон. ты хорошо отомщен! Я выпил бы теперь кофе… ты предложишь мне?..

Флоримон рассматривал маленького человека с изумлением, уже готовым превратиться в жалость. Шарпиньи казался втрое дурнее, чем прежде, одет он был в поношенный сюртук, побелевший по швам, на нем были стоптанные ботинки и измятая шляпа.

– Да, – проговорил он, отвечая на осмотр Флоримона, – вот до чего довела меня Алиса.

– Ты шутишь?

– Хотел бы шутить, мой друг! Ты не предлагаешь мне кофе; и я так дурно обедал… кофе был бы полезен мне.

– Гарсон, чашку кофе!

– Ты очень любезен!

– Но ты мне расскажешь,

– Все!.. О! все… от А до Я, если тебе угодно. Кофе великолепно; он меня согревает. Ах, мой друг! Как дорого стоит быть иногда канальей!..

– Это рассуждение, а не рассказ. Посмотрим сначала, как ты увез, мошенник, Алису.

– Самым обыкновенным образом, положив к ее ногам все мое состояние. Для этого не нужно издержек воображения. Я сказал ей: «Я вас обожаю?» То была правда: я обожал ее, подлую!.. Увы, я люблю ее еще и теперь, не смотря…

– Дальше!.. Дальше!..

– Дальше, я прибавил: «Согласитесь за мной следовать, и все, что у меня – ваше».

– И долго она отказывалась?

– Не слишком… в одно утро, – я бывал у ней по утрам, когда ты находился на репетициях, – в одно утро она мне ответила: «я согласна быть вашей любовницей, но с одним условием…»

– Приказывайте! – вскричал я.

– Вы, – продолжала она, – увезете меня из Парижа, из Франции. Я хоту узнать Англию, Италию… мы посетим с вами эти две страны.

– Мы проедем по всему свету, мой ангел! Если вы хотите, – ответил я.

– Дальше? Куда вы, прежде всего, отправились?

– В Лондон. Но ты не подозреваешь, что она для меня сберегла разбойница!.. Во-первых, во все время путешествия, она не позволила мне поцеловать кончика своего подбородка!.. Да, когда я осмеливался сделать одно только движение – «за кого вы меня принимаете? говорила она. – Разве я вас настолько знаю, чтобы так скоро дать вам право? Заставьте любить себя, и мы посмотрим». И каким тоном говорила она мне… точно царица!.. Это было сильнее меня… я бормотал и краснел… и все умалял ее, простить мою дерзость… Наконец, – ты мне не поверишь, – только к концу трех месяцев она согласилась…

– Теперь ты спешишь!

– Как спешу?

– Да. Что вы делали в течение трех месяцев? Где вы были?

– Но я тебе сказал, мы были в Лондоне, в великолепном отеле, который я нанял в лучшем квартале в Вестминстере. Да! Целый отель! И все: кареты, лошади, лакеи… Приехав, я надеялся, что мы будем жить где-нибудь… в каких-нибудь меблированных комнатах. – «Я не могу жить в гостинице! – сказала Алиса. – Я хочу быть у себя». Представь себе, сколько я истратил в эту первую компанию? Триста пятьдесят тысяч франков. Потому что, ты согласен? Дом, поставить на княжескую ногу, и я хвалюсь этим… нет, не хвалюсь, я ошибся… нужно было также обманывать и женщину, и пошли тут шелковые платья, кружева, кашемир, бриллианты!.. Дождь бриллиантов!.. В один вечер, когда я принес ей целую реку, которая стоила не меньше тысячи фунтов стерлингов, она, наконец, согласилась…

– Но как вы жили в Лондоне?

– Как жили? В постоянных праздниках и удовольствиях. У меня были знакомства в Лондоне; мы сделали новые… Когда богат, это не трудно!.. Англичане, французы – все теснились в наших салонах. Каждый день у нас обедало человек двадцать; мы давали вечера, балы; наши друзья устраивали для нас охоту; издержки платил я… я тебе сказал, что истратил в Англии четыреста тысяч франков… я бы должен сказать шестьсот!.. Это меня не веселило, но я все больше и больше влюблялся в Алису!.. С ее системой приличий, тогда только даря мне минуты счастья, когда она была довольна мною, она могла бы, что я говорю, могла бы!.. Она, черт побери!.. Заставила меня проесть все мои фонды, так, что у меня не хватило мужества отгрызнуться.

– А! Она тебе не позволяла…

– Да, мой друг! Нельзя было сердиться или жаловаться… за одно слово с моей стороны, за один взгляд, который ей не нравился, я был наказываем недель на шесть, на два месяца… О! Если бы целые часы я ползал у ее ног, это было бы то же самое, если бы я пел la mere Godichon! Ты будешь смеяться надо мной, – все равно, – я не самолюбив! В два года, которые я оставался с ней, представь себе сколько раз она дозволила переступить порог ее спальни? Семнадцать раз. Да, она не могла бы сказать, что это не правда. Я их все записал в памятную книжку, – эти очень редкие сладостные ночи. Я сберег эту книжку от общего потопа.