Дэвид Галеф - Плоть

— Это твое настоящее мнение? — медленно выговаривая слова, спросила она.

Макс, взлетевший в выси за пределами всякой иронии и притворства, ответил просто и незатейливо:

— Да.

Максина встала из-за стола и взяла его за травмированную руку.

— Мы идем домой, — спокойно произнесла она.

— Боже, конечно, домой! Пойдем ко мне домой и займемся сексом, гигантским, исполинским сексом!

— Там ты будешь в полной моей власти.

С этим они ушли. Максина толкала Макса перед собой к жирной раздвижной двери, а он шатался и кричал:

— Поберегитесь! Дорогу!

Это было около полугода назад, но я до сих пор помню плотоядный взгляд Макса и выпяченную нижнюю губу Максины, одна его рука в ее ладони, а другой он пытается обхватить огромность ее пояса. Я до сих пор слышу хруст гравия, когда Макс и Максина отъезжали в ночь.

— Ну что ж, счастливого дня рождения, — пробормотал один из выпускников, приканчивая последнюю бутылку вина.

Было ясно, что пора домой. Мы вскоре уехали, предварительно развезя по домам Элейн и Грега. Я сам устал и чувствовал, что много выпил, но сознание у меня было ясное и озарялось одной-единственной мыслью: невероятной сценой сексуального сношения между Максом и Максиной. Мне уже грезилась эта обнаженная плоть, перекатывающаяся, как студенистый шар, по пружинному матрацу. Когда мы вернулись домой, я сказал Сьюзен, что мне надо кое-чем заняться в кабинете. Она настороженно взглянула на меня, но ничего не ответила и принялась стелить постель. Я закрыл дверь и приник к стонущей стене. Я был слеп, но не глух.

— Подними руки вверх, — услышал я голос Макса, потом раздался неразборчивый ответ Максины, а потом контрприказ Макса: — Нет, вот так.

Кровать противно заскрипела. Я знал, что это бесполезно, но заглянул в дырку.

О боже, она оказалась открытой. Макс, без рубашки, стоял перед Максиной, стараясь снять с нее лифчик и блузку одновременно. Задача не из легких, даже если женщина изо всех сил этому помогает, а движения Макса были весьма вялыми. Наконец, ему удалось расстегнуть пуговицы блузки и все три крючка лифчика, но у него не хватало длины рук, чтобы сделать последний рывок. Блузка разошлась впереди, обнажив живот — такой огромный, что казалось, он мог держаться самостоятельно, независимо от остального тела. Но блузка застряла под мышками и никак не хотела сниматься. Тогда Макс обошел Максину кругом и сдернул блузку сзади. Груди, больше похожие на две горы, сдерживаемые до того бюстгальтером, скользнули вниз, как бесшумная снежная лавина. Макс взасос поцеловал ее в левую грудь, а Максина потянула его к себе, на себя, в себя.

В последний момент он отпрянул.

— Рано! — огрызнулся он.

— Перестань распоряжаться. И — ой! — прекрати щипаться!

Макс ущипнул ее за бок.

— Не нравится? Но ты же знаешь, что делать. — Он самодовольно ухмыльнулся, снова ущипнул ее и сильно толкнул.

Максина сморщилась, переместилась к изножью кровати и подобрала что-то — я не видел что.

— Дон… Дон!

Я оторвался от отверстия. Голос раздавался из спальни. Моей спальни. Меня звала моя жена.

Я ничего не ответил. Что я мог сказать: что боюсь что-то упустить? Меня могли неправильно понять по обе стороны стены. И я не сказал ничего. Через мгновение раздался стук в дверь. Я вставил на место затычку, поправил картину и взял со стола несколько листов какого-то текста.

На пороге стояла Сьюзен в голубой ночной рубашке.

— Ты идешь спать? — Она уперла руки в бедра. — Или я лишаю тебя какого-то удовольствия?

— Нет. — Я вышел из кабинета и плотно прикрыл за собой дверь. Показать нерешительность было смерти подобно. — Я как раз собирался идти к тебе.

— Отлично, — холодно произнесла она, ведя меня по холлу.

Сначала мне трудно было двигаться. Ноги мне не повиновались, они не желали идти в спальню. Дух моего тела покинул меня — черт, даже не он, а мое либидо, которое осталось витать в кабинете. Но, как ни странно, стоило мне войти в спальню, как мною овладела страшная сонливость. Мне казалось, что передо мной опускается тяжелый, непроницаемый серый занавес. Я натянул пижаму, ничего перед собой не видя. Я даже не помню, как лег. На следующее утро я проспал до девяти часов. Помню, это был ясный солнечный день.

Вот и все. Это история Макса, какую я знал сам. Остальную часть его истории я узнал из доклада следователя.

В полиции Максина сначала отказалась говорить. Но когда Элейн навестила ее в камере, она, рыдая, рассказала, что произошло той ночью. Они занимались сексом, занимались как всегда. Ритуал предусматривал связывание Максу рук за спиной липким медицинским пластырем и стягивание лодыжек эластичным шнуром. Оба они в это время были чрезвычайно пьяны. Она притянула Макса к груди и сильно прижала, а потом стала вести его лицо вниз, по своему мягкому животу, а потом зажала его голову бедрами. Она удерживала его лицо ягодицами, сидя верхом на голове, а он кричал: «Еще!» Потом она отключилась.

Придя в себя, Максина увидела, что задушенный Макс все еще лежит под ней. Раздавленный. Церемонно пригвожденный к кровати сотнями фунтов женской плоти, не давшей ему ни высунуться, ни даже отодвинуться в сторону. Он пьяно брыкался, слабел и в конце концов лишился жизни под этими скользкими, раздутыми ляжками… Омерзительное торжествующее распятие.

«Преподаватель истории умер от несчастного случая» — таким был заголовок заметки в «Дейли Миссисипиэн», как всегда изобиловавшей опечатками, без фотографий и короткой, как надпись на могильной плите. В это время Максина проходила психиатрическую экспертизу в Джэксоне, где ее время от времени навещали несколько человек. Один из них Грег — он католик и поэтому чувствовал себя виноватым в случившемся. Ездила к ней и Элейн, которая была склонна считать Максину жертвой. Максина была немногословна с Грегом, больше говорила с Элейн, которая старалась найти ей хорошего адвоката. Но именно Грег испек для нее арахисовое печенье и убедил ее поесть, как только к ней вернулся аппетит. У меня он, кстати, тоже пропал, и вообще чувствовал я себя чертовски плохо.

Я решил, что навещать Максину — свыше моих сил, учитывая все обстоятельства и мои отношения с Максом. Хотя я так и не поехал к ней, она сама являлась мне довольно часто — во сне. Она сидела верхом на мне, сверкая, как полная луна, сжимая меня своими бимсами всякий раз, когда я пытался выбраться из-под нее и убежать. Бывали ночи, когда я просыпался с подушкой на лице. Я стал спать отдельно от Сьюзен, так как не мог ни простить ее, ни рассказать, что она сделала. Если бы я досмотрел сцену до конца, если бы я увидел, что происходит, я бы смог что-нибудь сделать до того, как стало слишком поздно. Но все «если» остались в прошлом, осталось настоящее, которое я с трудом переживал. Оставалось глубоко дышать и ждать, когда пройдет время, которое, как известно, все лечит.