Дэвид Галеф - Плоть

Следователь в своем рапорте указал, что у Макса было сломано предплечье. Учитывая состояние Макса, это обстоятельство вызывало вопросы. В этом деле вообще было много неясного. Сначала правосудие штата выдвинуло обвинение в преднамеренном убийстве в пылу страсти. Для установления вероятных поводов были назначены предварительные публичные слушания. Обсуждались следующие варианты: непреднамеренное убийство, преступная небрежность, а также принуждение к самоубийству. Максина не могла или не хотела говорить, но до предъявления обвинения дело так и не дошло. Обвинение было снято за отсутствием улик и отчасти, как мне кажется, из простого смущения. «Отвратительное и омерзительное преступление законов природы». Так гласит антисодомитский закон штата Миссисипи, и в этом есть нечто нематериальное. Была даже мысль посмертно обвинить Макса в сексуальном насилии. Особенности этого дела, какими бы туманными они ни были, весьма странно подействовали на многих людей.

Через две недели после того, как с Максины были сняты обвинения, я встретился с Мэриэн, выходившей из Брайант-Холла, где она преподавала летний курс по искусствоведению. Она вновь обрела часть прежней живости — во всяком случае, с тех пор, как я видел ее в последний раз. Была ли эта живость обусловлена духом или плотью, я сказать затрудняюсь. По крайней мере, за это время она не похудела. Было излишним спрашивать, знает ли она о Максе: инцидент, связанный с этой смертью, не мог вечно оставаться под спудом. Но в университете были мощные силы, которые были заинтересованы в его сокрытии — от канцлера до многих более мелких администраторов. Постепенно дело это приобрело характер замятого скандала.

— Полагаю, вы слышали о Максе? — зачем-то спросил я.

— Конечно. — Она изменилась в лице. — Два дня назад я была у Максины.

— Вы у нее были? — У меня, как говорит Сьюзен, опустилась челюсть. — Зачем?

— Я должна была это сделать.

Кивнув, я сделал вид, что понял.

— Вы узнали, что хотели.

— В какой-то степени да. Но ей не разрешают много откровенничать.

— Но сильно ли она нуждается в этом?

— Вы не уловили сути, Дон. Ее подталкивали. — Она положила руки мне на плечи, и я подумал, что она хочет меня обнять. Хватка ее усилилась. Она приблизила ко мне свое лицо. — Если вы будете толкать человека слишком сильно, он в конце концов толкнет вас, и толкнет сильно. — Она оттолкнула меня, но не отпустила мои плечи. Для женщины такого роста и комплекции у нее были сильные руки, но, конечно, это была далеко не та Мэриэн, какую я знал раньше. В прежние времена она была куда больше.

— Так вы думаете, Максину подтолкнули?

Да, конечно, таки было, но что из этого? Многих людей в этой жизни подталкивают, но не все совершают убийство. Или принуждают к самоубийству.

— Или вы думаете, что Макс подтолкнул ее специально?

— Вы знаете это не хуже, чем я. — Она отпустила мои плечи. — Как вы думаете, почему ее отпустили?

— Вам нисколько не жаль Макса?

— Было жаль. Но это было давно и прошло. Сейчас я думаю, как был счастлив этот сукин сын. Он получил то, что хотел, верно?

Я не нашелся что ответить, и она, потрепав меня по волосам, пробормотала:

— Бедный Дон.

Произнеся это, она ушла.

Что еще могу я вам рассказать? Все, что угодно, но не цельную историю. Проблема заключается в том, что критики называют позицией рассказчика, а позиция эта имеет свои ограничения. Она ограничена тем, что рассказчик делает, видит, чувствует, или тем, что он хочет описывать, а что — нет. Я занимаюсь этими аспектами литературы, зарабатывая себе на жизнь. Я могу распространяться на эту тему на двухчасовом семинаре, а могу написать двадцатистраничную статью, смотря по тому, что мне закажут сначала. Но совершенно иное дело — рассказывать историю самому. Что я знаю и когда я ее узнал; как можно полагаться на это, если ретроспективно я с самого начала знал ее омерзительный конец?

Думаю, мне нет нужды вдаваться в подробности этого случая. Полицейские допросили всех нас, и некоторые старались отвечать то, что знали. Но я не стал этого делать. Все, что я могу сказать, — это то, что после всех попыток прокуратуры штата выдвинуть формальные обвинения все они были внезапно сняты. Возможно, это связано с бывшими женщинами Макса, которые наведывались потом в его квартиру и привлекались для допроса. Допросили, в частности, некую Донну, ту самую, которая душилась духами оделанфер и привязывала мужчин к титанической щели между двумя своими грудями. Или, например, Хэтти, которая засовывала во влагалище конфеты, а потом заставляла мужчин их есть. Я не скажу, что в сексуальном плане Макс был больше унижен, чем его добровольные партнерши. Максина прошла курс психотерапии и, насколько я знаю, продолжает лечение у себя дома, в Висконсине. Элейн, видевшая Максину перед ее отъездом из Джэксона, говорила, что та потеряла семьдесят фунтов и вырабатывает свой новый имидж. Я сам этого не видел.

Кафедра истории наняла нового ассистента, и со временем квартиру С-7 занял бородатый, желтоволосый мужчина по имени Оливер Энфилд. Это был вежливый и приличный человек, с особой приветливостью обращавшийся к Сьюзен. Он был настолько любезен, что я думал, не ухаживает ли он за ней; я думал так до тех пор, пока Сьюзен не сказала мне, что он гей. Кажется, женщины разбираются в этих вещах лучше, чем мы, мужчины, но, может быть, это и не так, потому что вскоре с ним стала ходить Элейн. Ходить — такой фигурой речи мои студенты часто обозначают узловую проблему всей мировой литературы.

В качестве сноски: наняв частного агента, Мэтты, наконец, выследили свою дочь Черил, которая все это время жила в Мемфисе. Она не поступила в бордель и даже не жила во грехе, а устроилась работать официанткой. Родители настаивали, чтобы она осенью вернулась в университет, и отец позвонил мне, чтобы я помог ему убедить Черил. Боюсь, что я был груб с мистером Мэттом, но думаю, что он это переживет.

Вилли Таккер вместо университета попал в августе в госпиталь. Как раз перед самым началом осеннего семестра. Сиделка одела его для прогулки и на время оставила одного. В этот момент в сосуды легких попал кровяной сгусток. Вилли начал задыхаться, потерял сознание и упал. Сиделка обнаружила его в таком состоянии десять минут спустя, и больного тут же отправили самолетом в Мемфис. «Вилли — настоящий боец, — заявил в интервью „Дейли Миссисипиэн“ его бывший товарищ по команде. — Он преодолел одну беду, преодолеет и другую». Парня прооперировали и удалили сгусток, и в течение недели наша газета печатала бюллетени о состоянии его здоровья. Но сознание к Вилли так и не вернулось, и он умер от легочной инфекции на следующий день после своего двадцать первого дня рождения. Так как фонд Вилли Таккера стал известен в общенациональном масштабе, его смерть была достойна колонок новостей, и даже «Нью-Йорк таймс» опубликовала некролог. Эта смерть вызвала массу разговоров, затмив жалкий конец Макса.