Дэвид Галеф - Плоть

Кто сломал шею Таккеру? Мне очень хотелось бы это знать.

Проехать тридцать тяжелых миль на велосипеде — это очищение, обнажение, искупление, испытание, которое тело предлагает духу. Но тем не менее этот способ легче, чем старые рецепты умерщвления плоти.

Все обманывают. Но каковы этические следствия этого?

Мужчина: «Я никогда никого не целовал». Женщина: «Меня никогда никто не целовал».

Толстуха; см. Пикник.

Преследую ли я свои сны, или они преследуют меня? Куннилингус до невозможности приближает к повторному рождению. Я бьюсь головой в ворота.

«Не волнуйся, у меня чистый нос».

«Я волнуюсь отнюдь не за эту часть твоей анатомии».

Никогда, никогда больше никаких дел со студентками. Запретный плод, может быть, и сладок, но он смертельно опасен. Как преподаватель «Оле Мисс», я не собираюсь делать ту же ошибку, какую совершил, будучи ассистентом в Колумбийском.

Уверен, что вместо этой ошибки я сделаю какую-нибудь другую.

Идея: создать кафе, где готовили бы кофе из обжаренных при клиенте зерен и продавали по достойной цене. Стоит ли поговорить об этом с Энди из «Полька-Дот»?

История чарует меня, потому что это длинный список мерзостей, злодеяний и жестокости. То же самое верно в отношении литературы. Добродетель — предмет детских сказок.

Воин выискивает слабые места противника и атакует их.

Любовник выискивает уязвимые места возлюбленной и ласкает их.

В чем разница?

Адам из «Потерянного рая» вначале чувствует себя Богом, а потом ощущает себя как в аду. Мы все испытываем подобные чувства, но не считаем себя героями, достойными эпоса. Что-то в этом роде мог бы, пожалуй, сказать Дон.

Дон слишком озабочен тем, чтобы дать точное определение тому, чем он занимается. Литература — очень туманная область между языком и реальностью.

Потогонное: для озабоченных отсутствием пота.

Она научилась танцевать, чтобы трахаться в общественных местах.

В Карвилле, Луизиана, существует последний лепрозорий в Соединенных Штатах. У меня есть фантазия: поехать туда с Холли и заняться с ней сексом в одной из палат.

Единственный способ, каким люди могут причинить мне боль — такую, какую я хочу, — это если я первым причиню ее им. Не думаю, что это оставляет мне много шансов. «Делай другим то, что хочешь, чтобы другие делали тебе».

Почему Элен пользуется одним и тем же естественным отверстием для того, чтобы есть, и для того, чтобы петь? Все же в человеческом организме явный дефицит естественных отверстий.

Я просто чрезмерно растянут любовью.

Некоторые люди хотят интима и поменьше разговоров; другие хотят иметь супругу и двоих детей; некоторые хотят проводить жаркие ночи по субботам. Моя идея о совершенных отношениях абсолютно не выразима словами.

Vagina dentate, влагалище с зубами — прабабушка всех страхов кастрации. Итак, снова туда, в пасть льва.

Если юмор агрессивен, то почему мы смеемся чужим шуткам?

Внутри каждой худой женщины прячется толстая. Она стремится вырваться наружу, явить свою фактуру, свое естество. Я сказал об этом Мэриэн, но она подумала, что я пошутил.

Недостаточно только прижиматься и тереться друг об друга. Слияние плоти — вот в чем суть эротики. Я мечтаю стать частью живота Мэгги, заполнить собой бедра Сильвии. Сложить зверя с двумя спинами — это только первый шаг в верном направлении. Я хочу быть внизу, внутри. Я хочу раствориться полностью.

Как только Биби выключает душ, я заползаю в ванну и во весь рост ложусь между ее сильными жирными бедрами. Однажды она устроила мне золотой дождь, но это так смутило ее, что я был вынужден обратить все в шутку. «Знаешь, ты меня действительно как кипятком обдала», — сказал я.

Продолжаю совершенствовать технику щекотки.

Если бы я был суеверен, то попросил бы брата Джима наслать на меня ведьм. Или захотел бы этого. Но что еще можно ожидать от богобоязненного христианина? Как бы то ни было, он заблуждается. Лучше сгореть, чем жениться.

Огромная задница Марджори — это одно из естественных чудес света. Я испытываю почти непреодолимое желание выбить на ней надпись «КОНЕЦ».

Отказ перенести намного легче, чем принятие; например, это касается возврата посланной в журнал статьи. Вот оно — ты сделал, а теперь попытайся еще раз. Принятие, напротив, тянет за собой массу хлопотливых переговоров.

Афоризмы — это легкие крупицы человеческого опыта, но я все же нахожу их привлекательными.

Дон:

а) потрясающе наивен;

б) крайне чувствителен;

в) и то и другое из перечисленного.

Она — моя с коровьими икрами, толстобедрая, мягко-податливая, широкопоясная, жирнопузая, большезадая, грудастая и мягкоплечая ладья мечты.

Сильвия, 215 фунтов; Марджори, 223 фунта; Александра, 157 фунтов; Мэриэн, 169 фунтов (в свои самые пышные времена); Холли, 187 фунтов; Элен, 214 фунтов; Биби, 230 фунтов (?); Хэтти, 267 фунтов. Я должен преодолеть барьер 300 фунтов. Я мечтаю о женщине, которая была бы такой тяжелой, что едва могла бы двигаться.

Разница между женским и мужским мазохизмом та же, что разница между пассивным страданием и голосом вопящим: «Выпори меня!»

Идея рассказа: мальчик растет в пригороде Нью-Йорка, хорошо упитан, хорошо воспитан и неплохо образован. Во время перемены на него набрасывается толстая девчонка. Она догоняет его, хватает и садится на него верхом. Пять лет спустя он начинает неистово качать мышцы в спортивном зале.

Слишком прозрачно и очевидно? Нет, это просто автобиографично.

Правда заключается в том, что я, несмотря на то что непрестанно думал об этом, никак не могу понять, почему полнота и изобилие плоти вызывают у меня такое сильное сексуальное влечение. И почему это влечение стало непреодолимым здесь, на Юге? Правда, в таком влечении больше смысла, чем в страсти к нехватке. Избыток сексуален; недостаток разочаровывает.

Распухшие дни, тяжелые ночи.

Для начала я легонько пробежался указательным пальцем вверх и вниз по ее голой руке, миновал сгиб локтя, каждый раз забираясь все выше и выше. Это немного щекочет, но при этом воспринимается очень чувственно. Когда я добираюсь до пухлой плоти между плечом и грудью, она начинает дышать как паровой двигатель. Я веду ее к постели, мои руки ласкают ее необъятную грудь. С этого момента она моя. Я могу наступить на нее, и она будет лишь слабо стонать в ответ. Наклонившись, я нежно снимаю с нее рубашку и штаны, словно снимая покрывало с огромной скульптуры из живой плоти. Мне приходится обхватить ее руками, чтобы снять бюстгальтер и трусы. Звук эластичных шлепков резинки по ее бесконечным бокам сводит меня с ума.

С этого момента я в ее власти.

Она устраивается в кровати, тихим рокотом просит меня приблизиться, прийти в ее объятия. Я повинуюсь. Потом она захватывает меня. Иногда она трет мою щеку о свою руку, а потом, как ребенка, прижимает меня к своим большим, как горы, грудям. Если я при этом начинаю щекотать ее носом, то весь ее живот сотрясается от смеха, а если я начинаю ей всерьез досаждать, то она наказывает меня, пряча мою голову себе под мышку. Обычно, отсосав, она переворачивает меня на себя и медленно смещает вниз, чтобы я вылизал ее. Это похоже на то, как если бы я языком прокладывал себе путь в туннель. Я чувствую себя беспомощным, как зыбучий песок, когда она, как над жертвой, склоняется надо мной. Я достигаю вершины, проталкиваясь вверх под ее задом, когда она сдавливает меня своими бедрами. Вот он я, с телом наполовину утонувшим между ее необъятными ягодицами, когда она садится на меня всем своим весом. За это я начинаю толкать ее, иногда мне приходится кусаться и бить. Что-то срабатывает. Я планирую устроить в матраце аварийный люк для отхода.