Дэвид Даунинг - Пассовочка. Турне московского «Динамо» по Британии, 1945

Растущее насилие – это не всё, что могло предложить будущее. Разработка палудрина – анти-малярийного лекарства, в десять раз более сильного, чем хинин – казалось, ярко свидетельствовала о том, что наука могла изменить мир к лучшему. Назначение бывшего привратника из GWR новым бенгальским губернатором давало надежду низам британского общества на скорые улучшения в будущем. Решение Марты Гелхорн продолжить свою работу в качестве военного корреспондента против воли ее мужа Эрнеста Хэмингуэя устанавливало отличный прецедент для будущих гендерных конфликтов.

И был еще атомный автомобиль доктора Джона Уилсона, который двигался со скоростью втрое большей, чем обычный, при накладных расходах всего 8 пенсов на 1000 миль. Его питало горючее, являвшееся комбинацией урана, тяжелой воды и другого секретного ингредиента, тайну которого доктор не желал раскрывать; автомобилю не требовался ни бензин, ни масло, ни карбюратор. Правительство, естественно, проявило заинтересованность в изобретении, и Уилсон согласился взять министра топлива и энергетики Эммануила Шинвелла в пробный пробег, назначенный на 29 ноября. Но, вот незадача, накануне демонстрации автомобиль повредили неизвестные лица. Д-р Уилсон что-то невразумительно бормотал о «заинтересованных сторонах» в «определенных промышленных кругах» и попросил время на восстановление автомобиля, но пока Британии придется обходиться без него. Фотография 72-летнего изобретателя появилась в Mirror , – голова наклонена в сторону, сигарета вяло свисает из-под роскошных усов. «Аппаратная часть» в его руках подозрительно смахивает на пару радиаторных клапанов, но это, очевидно, изувеченные варварами останки его атомного генератора.

Уилсон был ранним примером легковерия правительства в любую чепуху, касающуюся атомных дел, – полукомическая фигура из прошлого с пугающими последствиями для будущего. Но, по сути, он имел много общего с «Динамо»: оно тоже играло на британском неведении, оно тоже предлагало видения из будущего.

В Москве же архитекторы этого упражнения в спортивной дипломатии испытывали смешанные чувства. В футбольном смысле турне оказалось тотальным успехом: все советские фанаты – за, быть может, исключением немногих «крепких орешков» из спартаковского стана – смаковали это доказательство жизненной силы отечественного футбола, и болельщики «Динамо», включая самого Лаврентия Берия, были на седьмом небе. В более сложном мире спортивной дипломатии, однако, картина не казалась столь однозначно благостной.

На родине динамовцев встречали как героев: вся команда в целом и отдельные ее члены, получили государственные награды, и чеки различной весомости были вручены всем участникам турне. Но советские руководители сознавали также, что радушие и приветливость, окружавшие команду в последние дни ее пребывания в Лондоне, никоим образом не отменяли впечатления от сокрушающей неприязни со стороны хозяев, смазавшей первые две недели. Для команды, которая приехала с желанием найти друзей, «Динамо» взбаламутила слишком много злости.

Джордж Оруэлл в статье от 14 декабря, помещенной в Tribune , этому не удивлялся. Спорт, по его мнению, являлся «никогда не подводящим средством злой воли», и если турне «Динамо» хоть как-то повлияло на англо-советские отношения, то только в сторону их ухудшения. И как, спрашивал он, могло быть иначе? Большинство видов спорта соревновательны в своей основе, и в момент, когда ставки повышены настолько, что затрагивается национальный престиж, включаются «самые дикие и беспощадные бойцовские инстинкты». Это верно в отношении большинства видов спорта, но футбол – «игра, в которой каждый получает удары и каждая нация имеет свой стиль игры, кажущийся несправедливым иностранцам» – самый едкий раздражитель.

Вывод Оруэлла – турне «Динамо» пошло более во вред, чем на пользу – стал плохой новостью для советской спортивной дипломатии, но большинство других отзывов, ушедших в сторону Кремля, носили более обтекаемый характер. Практика спортивной дипломатии, как стало понятно, оказалась обоюдоострой. Динамовцы доказали, что советский футбол, и, расширительно, советскую систему, можно и нужно принимать всерьез; но систему, достойную копирования, приходилось, в мире соревнующихся идеологий и экономик, и всерьез опасаться. Демонстрация одной нацией своей жизненной силы легко может стать горючим для воспламенения паранойи в душе другой нации.

На уровне индивидуальностей, вполне вероятно, советская презентация динамовских игроков просто как группы обычных парней – образ, действительно усиленный несколькими эпизодами «без режиссуры» – помогла подавить британскую тенденцию смотреть на русских, как на инопланетян. И это своими таинственными путями, которые так любят теоретики хаоса, возможно, оказывало незначительный позитивный эффект в дальнейшем, во все четыре десятилетия Холодной войны. Если бы бейсбольная команда «Динамо» вернулась непобежденной из турне по США, тогда, возможно, Рональду Рейгану было бы труднее «продать» Советский Союз как «империю зла», даже если бы случилась тотальная драка на скамейке для запасных на «Янки Стэдиум».

Москве, вероятно, труднее было забыть искреннее тепло, с которым «Динамо» встречали люди Британии, и в начале 1946 года был дан знак того, насколько сильно советские власти хотели бы сохранить чувство доброжелательности, ставшее следствием турне. В статье, опубликованной в советском журнале для детей «Пионер», Вадим Синявский по причинам, лучше всего известным ему самому, решил заново изложить историю матча с «Арсеналом». Джордж Аллисон, утверждал комментатор, поначалу настаивал на проведении матча из-за уже сделанных им ставок на его результат, а затем пытался его прекратить, когда «Динамо» счет сравняло. «Когда вратарь “Арсенала” вынул из сетки четвертый, последний мяч, – заключил радиокомментатор, – мистер Аллисон упал в обморок: он поставил большую сумму на свою команду… и проиграл». Эти утверждения привели к взрыву хохота в Лондоне, и советские власти, совсем не желавшие терять уже завоеванное, поспешили с извинениями. Синявский и редактор журнала были уволены [28], Аллисона же пригласили на советское радио с тем, чтобы он рассказал подлинную историю.

Турне показало, что русские понимают шутки, но с точки зрения высшей политики поездка оказалась неудачной. Заявленное, как средство пролонгации альянса военного времени в последовавшее мирное, оно окончилось не более чем футбольным постскриптумом.

По всей вероятности, это турне и не могло стать чем-то бо́льшим. Социализм, основанный на централизованном планировании, и капитализм, исходящий из права каждого на свободное предпринимательство, напоминали материю и антиматерию – они не могли сосуществовать в одном пространстве – и потому послевоенный мир был приговорен к продолжительному спору относительно границ между двумя системами. Страны Восточной Европы, освобожденные Красной Армией, были обречены упасть на социалистическую сторону от этой границы – Советская безопасность требовала многого – но американцы не могли допустить, чтобы доллар навеки выпал из обращения в Польше, Чехословакии и других странах: их видение процветания мировой экономики, ведомой США, на меньшее не соглашалось.