Сборник - «Вратарь, не суйся за штрафную!» Футбол в культуре и истории Восточной Европы

Когда же ярый поборник христианства Ржехорж Коцифай (отец вратаря ФК «Силезская Острава» Людвы Коцифая) для своей неудачной попытки подражания Христу сооружает крест и использует старые стойки ворот, библейская топография Иерусалима оказывается связанной с футбольным полем. Иначе говоря, в тексте с местом проведения игр оказываются связаны не только игроки и члены клуба, но и само (религиозное) действие героя, который с футболом ничего общего не имеет. Благодаря этому христианский ритуал «изготовления поделок» Ржехоржа Коцифая перемежается, так сказать, с футболом:

На другое утро я видел, как господин Коцифай, закутанный в свое роскошное розовое одеяние, подхватив крест, изготовленный из выброшенных стоек футбольных ворот «Силезской Остравы», отправился к Фридлантскому мосту [42] Ibid. S. 289. .

В конце романа футбольное поле ФК «Силезская Острава» еще раз становится местом историко-политического события, ибо именно там, в «Силезской Остраве», прозвучал последний аккорд нацистского рейха и его узурпаторских планов покорения огромных пространств. Пребывающий в состоянии упадка военный оркестрик германского вермахта играет с трибуны стадиона:

– Господа, – сказал [капельмейстер], – с военного оркестра всегда что-то начинается… Мы же сыграем сегодня еще разок и поставим на этом точку.

– Deutschland, Deutschland, über alles… – крикнул ему в ответ солдат с тромбоном, – но без песни Хорста Весселя!

– Хорошо, господа, это мы можем и на память… Так, внимание!

Капельмейстер поднял руку.

Над футбольным полем взлетали теперь зеленые осветительные ракеты.

Я представил себе, что весь город слушает, как военный оркестр, опьяненный шнапсом, скорбью, воспоминаниями и еще бог знает чем, играет по случаю своего ухода. Сейчас я думаю, что тогда музыканты повторяли слова гимна про себя, но что смысл этих слов был уже совсем иным, чем мог быть для них еще в 1939 году [43] Filip O . Die Himmelfahrt des Lojzek Lapaček aus Schlesisch Ostrau. S. 311–312. .

Футбольное поле в Остраве у Филипа в этом конкретном смысле – повествовательное, маркированное историей и историями игровое пространство.

В дальнейшем мы будем более интенсивно рассматривать здесь с точки зрения литературы и литературоведения, как литературные тексты – из Восточной Европы, а также, контрастно и комплементарно, из Западной – повествуют о футболе: как он становится поэзией, короче – как происходят его фикционализация и литературизация. Установления голого сюжета при этом было бы недостаточно, если бы литературно-художественные тексты не уравновешивала производная от футбола фанатская проза, которая публикуется в виде отчетов об играх, критики игроков и тренеров, обобщений кульминационных пунктов, анализа стратегии и ее толкования, а также ностальгических или только ретроспективных отсылок на крупные события – и которая иногда вполне исчерпывает тему. Тем не менее некоторые лишь бегло упомянутые здесь виды текстов (о типах можно было бы только говорить: для начала стоило бы, возможно, разработать жанровую типологию текстов о футболе) возможно рассматривать как художественные, поскольку в них обнаруживается элемент, который мог бы содержать в себе нечто большее сверх того, что было сказано и что беспрепятственно можно идентифицировать как сюжет о футболе. Однако разница с маркированными путем эстетизации сюжета литературными текстами будет в этом случае больше, чем, образно выражаясь, при выборе на стадионе стоячего места – соответственно, ракурса наблюдения за игровым полем и, что еще важнее, за ходом игры [44] Это не обозначенное прямо различие между более журналистским и более литературным дискурсами футбола выражено, впрочем, не остро. Объясняется это не только незаметностью возможных разграничений между этими областями (а равно и прочими, другими), но и привлекательностью журналистского дискурса футбола. Ведь критические разборы футбольных игр содержат прежде всего не только (отчасти) художественные элементы, среди которых анекдотическое, например, нередко играет важную роль благодаря своему характеру, часто направленному на самую суть; однако (именно) в текстах о футболе к тому же хорошо просматриваются гибридность жанра эссе и стилистические переливы между репортажем, отчетом о пережитом и рассказом как наративизации игры. Примеры тому см.: Акмальдинова А., Лекманов О., Свердлов М. «Ликует форвард на бегу…»: Футбол в русской и советской поэзии 1910–1950 годов. М., 2016; Okoński M. Futbol jest okrutny. Wołowiec, 2013; Co piłka robi z człowiekiem? Młodość, futbol i literatura – antologia / Borowczyk J., Hamerski W. (Ed.). Poznań, 2012; Totalniy futbol. Eine polnisch-ukrainsche Fußballreise / Zhadan S. (Hg.). Mit einem Fotoessay von K. Golovchenko Berlin, 2012; Wodka für den Torwart. 11 Fußball-Geschichten aus der Ukraine / Hg. u. i. Dt. übertr. vom Verein translit e. V. Berlin, 2012; Kőrösi Z. Az utolsó meccs. Történetek a titkos magyar focikönyvből. Pozsony [Bratislava], 2012; Kampa, Daniel / Winfried, Stephan (Hg.): Früher waren mehr Tore. Hinterhältige Fußballgeschichten sowie zwei Dialoge und zwei Gedichte. Zürich, 2008; Darvasi László : A titokzatos világválogatott. Budapest, 2006. . Ибо художественный текст представляет собой не только иной по своему ракурсу взгляд на сказанное в нем и через его посредство , он представляет прежде всего сам себя и предпринимает в отношении футбола его изображение, его mise en scène , его новую форму в ином средстве и его перевод в иное средство , которым сам он не является. Поскольку текст, таким образом, является чем-то иным по отношению к футболу, своему сюжету, свои правила один другому устанавливает только в фикции.

Вместе с тем характерно, чтó в сжатом виде констатирует Петер Эстерхази в рассказе «Жизнь и литература», выдержанном в духе эссе или новеллы (1993, Élet és irodalom ), с почти дословным включением сентенции Оскара Уайльда [45] Имеется в виду следующий текст: «Сирил: […] Но ты ведь не будешь всерьез утверждать, что Жизнь подражает Искусству, и что Жизнь есть, в сущности, отражение, а Искусство – действительность? В.: Конечно, буду. Как ни парадоксально это выглядит, а парадоксы – вещь опасная, но Жизнь действительно подражает искусству куда больше, чем Искусство жизни» ( Уайльд О . Упадок искусства лжи. Пер. с англ. А. Махлиной). как непосредственной интертекстуальной ссылки на роман Имре Кертеса «Протокол» (1993, Jegyzőkönyv ):

…Жизнь подражает искусству; правда, только такому искусству, которое подражает жизни, то есть закону. Случайностей не бывает, все происходит для меня и через меня, и, когда я пройду свой путь до конца, я пойму наконец собственную жизнь [46] Esterházy P. Élet és irodalom // Kertész I., Esterházy P. Egy történet. Budapest, 1993. S. 71. Цитата приводится в переводе Юрия Гусева: Имре Кертес . Протокол // http://e-libra.su/read/93016-protokol.html. .

Хотя футболу в этом тексте Эстерхази (как и в тексте Кертеса) не отводится никакой роли, отрывок этот все же релевантен как взгляд на законность литературных (и художественных) набросков некоей футбольной реальности. Ибо событие текста здесь, у Эстерхази, изображается как взаимное подражание и как событие, на которое решающее влияние оказал сам автор – событие, в котором к тому же благодаря этому установлению не остается места для случайности. В этом и открывается основополагающая разница с футболом как событием, в самой высокой степени зависящим от воли случая. Следовательно, в своей детерминированности литературный текст не может (и не должен!) достигать той силы воздействия случая, что оказывает существенное влияние на перипетии игры в футбол. Однако именно эти его перипетийные моменты являются точками соприкосновения, местами сцепления, ситуативными данностями, в которых литература может сблизиться с футболом в фикции, поэтизировать его, выдумывать, короче – литературизировать. Это подразумевает не только то, что матч можно рассказать или пересказать, что многократно подтверждают на практике примеры из любой футбольной или спортивной газеты – от «Советского спорта» до L’Equipe , от Nemzeti Sport до Gazzeta dello Sport и «Спорт-экспресса»; в гораздо большей степени это подразумевает способность литературной фикции создавать возможный мир футбола и, соответственно, футбол как возможный мир. Это будет созданием некоего нового пространства, детерминированного через посредство литературы и литературного «как будто», которое соотносится с футболом так, что литературное пространство последнего возникает в процессе создания литературной реальности футбола.