Петр Северов - Последний поединок

Корж, казалось, не понял.

— По-твоему, проиграть, проиграть в любом случае, лишь бы оккупантов не расстроить, не разозлить? Они тебе не разрешают играть на стадионе «Динамо», на том стадионе, который мы своими руками построили. Там твое присутствие осквернит их арийский дух, а ты… готов при всем честном народе проиграть, лишь бы не нажить неприятностей!

— Я думаю не только о себе, — прервал его Корж. — Ты бронзовый памятник за победу не жди, некому будет его ставить… Ну подумай, что, кроме горя, может принести нам эта победа? Эсэсовцы ее не простят, а на переживания болельщиков мне, право, наплевать.

Климко заметил с усмешкой:

— Если десять тысяч болельщиков плюнут, от Коржа и следа не останется.

Рассудительный Макуха, который редко вмешивался в разговор, проговорил в раздумьи:

— Сложная штуковина происходит: и проиграть нельзя, и победить опасно.

— Лучше сквозь землю провалиться, чем этим хвастунам проиграть, — сказал Русевич. — Мы должны разложить «королей» и намылить морды «пантерам». Да, победить с разгромным счетом, чтобы весь Киев возрадовался!

— Киевлянам сейчас не до футбола, — тяжело вздохнул Тюрин. — Голод, дурные весть с фронтов, расстрелы, а здесь… спортивное состязание!

— Это будет игра под дулом пистолета, — угрюмо заметил Корж.

— Не мы ее затевали, — сказал Русевич. — Если Корж дрейфит — мы Васю Гаркушу поставим центральным нападающим.

Все засмеялись. Полузащитник Володя Баланда принес на коромысле два ведра воды. Русевич сказал, что пить ему хочется чертовски, но выпил только один глоток, чтобы не простудиться. Товарищи поступили так же.

— Один вопрос не дает мне покоя, — заметил Володя Баланда, вытирая платком вспотевший лоб. — какой форме будем играть?

— В какой форме? — удивился Кузенко. — В красных майках. Других-то у нас нет. И хорошо, что в красных…

— Это все равно, что выйти на поле с красным знаменем, — мрачно молвил Корж.

— Что же ты прикажешь делать? — возмутился Русевич.

— А к чему давать им лишний повод? Смотри, еще скажут, будто мы специально вышли в красных футболках.

— Пусть говорят. Пусть бесятся, — небрежно сказал Кузенко. — Они ведь угрозами заставляют нас играть. «Лишний повод»! Да они и без тебя повод найдут. Что касается меня, то в другой форме я играть не буду.

Русевич ждал от Вани этого ответа. Сейчас его слово было особенно важно. Кузенко пользовался авторитетом не только потому, что был «грозой вратарей», но еще и потому, что оставался постоянен и тверд в своих решениях.

— Интересно, кто будет судить игру? — с усмешкой спросил Корж.

Русевич ответил не задумываясь:

— Киевляне.

— Я не шучу. Я спрашиваю серьезно.

— А я и не собираюсь шутить. Все киевляне, что придут на стадион, будут судить это состязание. Ты должен понять это, Корж, и не вздумай фокусничать на поле. Не вздумай корректировать счет, лучше сейчас же честно скажи, что неуверенно себя чувствуешь…

Корж вскинул голову, уперся руками в бока испросил вызывающе:

— Собственно, к чему эти придирки? У каждого из нас могут быть свои мысли. Если я предложил проиграть, я думал не только о себе — я учитываю последствия…

Кузенко придвинулся к нему и смерил взглядом:

— Ты слышал когда-нибудь такое слово — «большинство»?

— А почему придирается ко мне Русевич? «Корректировать», «фокусничать» и прочая чепуха?

Кузенко спокойно выдержал его взгляд.

— А потому, что знаем мы тебя не первый день. Твои капризы дорого иногда обходились команде. Но тут у тебя не простой каприз — ты даже находишь нужным сообщать нам советы какой-то Нелли…

— Положим, не какой-то! — резко выкрикнул Корж, явно подыскивая повод для ссоры. — У каждого из нас имеются личные дела, и никто не имеет права вмешиваться в них со своими мерками.

— Ну ладно, кавалер, — примирительно улыбнулся Свиридов, — в этих вопросах ты сведущ… Сколько их было у тебя, «личных дел», и никто из ребят не вмешивался. А что касается будущей игры — есть общая воля, и ты этой воле подчинись!

Корж отошел в сторонку, а команда принялась обсуждать тактический план капитана.

План состоял в том, чтобы в первом тайме «разобрать» игроков нападения «Люфтваффе» и связать правого и левого крайних, которые, как стало известно, отличались большой маневренностью. Об этом сами гитлеровцы распространили широковещательную рекламу. Представлялся опасным также центральный нападающий, обладавший сильным и точным ударом. О нем сообщалось, что этот игрок прибыл специальным самолетом из Вены в подкрепление команде «Люфтваффе».

Поминутно прикуривая гаснувшую самокрутку, Свиридов говорил озабоченно:

— Я не боюсь их, нет! Пускай привезут хотя бы самого черта! Но важно повиснуть у нападающих на пятках и неотступно сопровождать по полю. Измотать их нам, пожалуй, невозможно — силенок маловато, не сумеем мы предложить и бешеный темп. Значит, нужно победить точностью пасовки, мастерством. Игру будем вести двумя эшелонами — нападением и полузащитой, чтобы почаще выводить на ворота противника поочередно Коржа и Кузенко. Надеюсь, понятно, хлопцы?

Все молча согласились.

События последних дней отчетливо всплыли в памяти Николая в эту ночь перед матчем. Уже давно уснул Климко, по к Русевичу сон не шел. Стиснув ладонями горячие виски, он думал о том, как в эти грозные годы нелепо сложилась его жизнь. Если бы прорваться через фронт, к армии, к своим! Но как же осуществить эту самую заветную мечту? Только поздней ночью Русевич уснул. Во сне он увидел свою Светланочку — дочка бежала к нему с горы, раскинув руки, словно крылья, а он смотрел снизу вверх и почему-то очень боялся, что Светланка взовьется сейчас в высоту и растает в голубом небе. Мучительно долго ждал он, пока Светланка летела с горы, и, наконец, схватил ее в объятия. Девочка была вся запорошена снегом. Как очутились они в этом парке, где обычно гуляли до войны? Ведь теперь здесь была вывешена надпись «Только для немцев»…

Русевич почувствовал, что его тормошат, донесся удивительно знакомый голос, но ему не хотелось открывать глаза. Голос Алеши прервал эту причудливую цепь переживаний. Николай открыл глаза и, жмурясь от яркого света, увидел улыбающегося друга. Было очень рано, солнце только всходило над крышей невысокого соседнего дома.

— Смотри-ка, Коля, наш Васька уже на ногах!

Русевич потянулся, встал и выглянул в чердачное оконце. Что-то уверенное, удалое и размашистое угадывалось в походке подростка. Но чем ближе подходил он к дому, тем безразличнее становилось выражение его лица, а движения вялыми и медлительными.

— Артист! — не удержался Климко.

Паренек присел на скамейку в палисаднике и, греясь под скупым еще утренним солнцем, стал кусать ногти. Скамейка, по-видимому, была холодна от росы, и Васька потер рукой пониже спины, а потом встал и двинулся к черному ходу.