ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao

Закончив со своими записями и не пытаясь разобраться в своих внутренних ощущения, Сайхун приготовился к медитации. Он уже устроился на помосте, но вдруг на мгновение ощутил легкий укол сожаления. В горах, безусловно, было хорошо, но вместе с тем немного одиноко. Иногда ему хотелось, чтобы его отношения со старыми мастерами были бы не такими официальными, чтобы можно было немного расслабиться, пошутить. Сайхун улыбнулся: делать подобное в храме не разрешалось. Но это было именно тем, ради чего он вернулся сюда, несмотря на всевозможные трудности.

Он сел. Появилось ощущение физической неподвижности. Он немного поправил позу, скрестив ноги и положив руки на колени. Через секунду он превратился в гору.

В полной тишине он позволил словам своего учителя вернуться к нему. Среди вселенской пустоты и одиночества, которые существовали лишь в его сердце, он слышал наставление Великого Мастера: медитировать над преходящим. Он должен был исследовать с помощью столь разрекламированного разума факт того, что в жизни нет ничего продолжительного.

Подчинившись распоряжению и следуя давно заученной методике, Сайхун вначале исследовал свои взаимоотношения с другими людьми, стараясь понять, что все на земле временно. Это был один из способов, с помощью которых он мог отбросить привязанности, соединявшие каждого человека с земным миром вещей и событий; благодаря этому он мог избегнуть определения смысла жизни как связи с другими людьми. Задача оказалась нелегкой: Сайхун был сентиментален.

Он подумал о дедушке и бабушке, которых считал своими кумирами. Вот появился образ бабушки. При своем шестифутовом росте она была безжалостной воительницей. Ее стиль в боевых искусствах назывался «Буддийская Бабочка», хотя ее изящество скрывалось лишь во внешности и в имени. Когда-то Сайхун вздумал посмеяться над ее женскими «штучками», и бабушка одним ударом разорвала на нем пояс и рубашку, оставив длинный багровый след через всю грудь. При этом в руке у нее не было никакого оружия, да и действовала она не в полную силу. Несмотря на долгие годы тренировок, Сайхун даже сейчас не осмелился бы бросить вызов бабушке.

Как-то Сайхун видел, как дедушка с женой сражались против убийц из соседнего клана У. Наемники проникли во двор дома патриарха, переодевшись в добрых прорицателей, которые обычно появляются на праздновании дней рождений. Бабушка Сайхуна сидела в павильоне и играла на арфе. Едва завидев блеск кинжала, она тут же пригвоздила руку убийцы дротиком, который носила под видом заколки для волос. Дед немедленно набросился на нападающего, нанеся ему такой сильный удар ладонью, что сломал бандиту челюсть.

Другой вытащил было саблю, но старик без труда разоружил и убил противника. Парочка уцелевших разбойников поспешно скрылась через садовые ворота. А дедушка Сайхуна снова сел за стол к гостям. Он был в добром расположении духа – ведь был день рождения. Поэтому дедушка не видел повода убивать бандитов.

– Нет! – воскликнула его супруга. – Если уж вырывать сорняки, то с корнем!

С этими словами бабушка отправилась в погоню, догнала нападавших и убила их.

В нем текла кровь дедов; он вырос из их жизни. Но деды ушли, подчинившись изменяющимся обстоятельствам, которым даже они, с их геройской мощью, были не способны сопротивляться. Внимательно созерцая кратковременность существования двух дорогих сердцу людей, впитывая в себя значение их ухода, меняя свою ориентацию до тех пор, пока в ней не осталось места сентиментальности, Сайхун увидел всю тиранию привязанности и иллюзорности. Ничто в жизни не было постоянным. Ничто в жизни не могло зависеть от чьего-либо существования.

Зато Дао изменялось постоянно, никогда не пребывая в определенном состоянии. Не было никакого смысла в попытках держаться за любимых и дорогих, за взлелеянные определения – возможно, даже за собственное тело. Сайхун слегка изменил фокус медитации. Теперь он смотрел внутрь своего тела. Как он ни старался довести его до высшего атлетического совершенства, он понимал, что все это не вечно. Он стремился к долголетию; но даже если бы ему довелось жить многие тысячи лет, упадок все равно был неотвратим: пальцы станут негнущимися, ноги окажутся ненадежной опорой, органы постепенно будут усыхать. Его тело было лишь временным явлением, проявлением пяти элементов, объединившихся вместе на каком-то фундаментальном, невидимом уровне. Неисчислимое скопище мельчайших частиц, удерживаемое одним только сознанием, немедленно разлетится, как только разум отпустит их. Независимо от того, существует рай и ад или нет, никому еще не удавалось пройти через порог смерти, сохранив свое тело. Испытывать привязанность к телу было бесполезно. Оно даже не смогло бы перенести его в иной мир; так зачем держаться за него в этом мире?

Сайхун подумал о своем учителе, который казался старше любого старика , готовящегося покинуть этот мир. Он будет лишь крохотной искоркой, догорая растворится в ночи. Правда, его учитель утверждал, что смерть – вcero лишь изменение.

Смерть. Да, он видел смерть. Он хотел одной лишь жизни; хотел бессмертия. Но глядя на всех тех, кто навсегда ушел из его, Сайхуна, жизни, он задумывался: действительно ли вечны разум и душа? И может ли разум действительно преодолеть смерть и обрести бессмертие?

Он услышал, как учитель снова задает ему вопрос: где находится разум? Сайхун искал бесконечно, но каждая возможность растворялась в пустоте. Может, разум существует на каком-то очень тонком, атомарном уровне? Или прячется в какой-нибудь частице? А может наоборот, он большой, как вселенная?

Все его сопротивление происходило из простой неуверенности относительно непознанного. Он увидел новую перспективу – потрясающую, широко открытую возможность: любая борьба, любые идеалы, на которых он строил свою жизнь, должны быть отброшены. Необходимо отпустить на свободу каждую частицу себя, как созданную другими, так и созданную самостоятельно с помощью инстинктов и амбиций. Разум, который яростно лепил из тела и души плотный комок того, что называлось Кваном Сайхуном, может просто расслабиться, и тогда все, чем он является, – начиная с физического;и заканчивая воображением – ослепительно взорвется, словно новая звезда. Очутившись на вершине нового понимания, Сайхун немного задержался. Еще виднелись слабые отблески разума, еще ощущалось едва заметное дыхание человеческого существа, оставленного созерцать присущую ему нереальность. Сколько раз его учителя твердили: «Мир – это иллюзия»! Не желая вывести его из равновесия, они ждали так долго лишь затем, чтобы теперь он мог осознать: «Иллюзия – это мое я».

Именно я было придумано. Я было побочным продуктом связывания воедино сознания и материи. Я было микроскопическим осколком некоей космической мысли, которая сама по себе была лишь временным возмущением, случайным феноменом – обыкновенной рябью среди бесконечного количества непознаваемых вселенных.