Андрей Меркин - Записки «лесника»

Замыкает демонстрацию бровастый симулянт с лицом некоренной национальности. На нём поповская ряса, под ней виднеется маечка с надписью «Гапон», на голове ермолка.

К чему бы это, дорогие друзья?

Захожу в «Альди», а там немец интеллигентный на очёчках рыжих от «Картье» спрашивает вдруг:

– Вино красное пьёте?

– С какой целью интересуетесь?

Вижу, у него в тележке целых семь пузырей розового французского вина.

– Я тут специально, не поленился.

– Очень хорошее вино, рекомендую!

Ну, семь не семь. А три бутылки взял – на пробу.

И сыра любимого датского, вонючего, как «пелотка», прихватил несколько пачек.

Налил дома стаканчик, сырок на вилочку – рай, друзья – просто рай на земле.

Вкусно так, что, как говорил рядовой Хатамов у нас в роте:

– Лучше, чем ебаться…

И бьёт по голове – хоть и градусов немного.

Вот приговорил бутылочку под сырок и думаю:

– А зачем мне всё это надо?

– «Спартак», выезда?

– Надо здоровье и сердце беречь, ага.

А внутренний голос говорит:

– Иди ещё выпей – всё будет хорошо.

Так и сделал…

До скорой встречи в Марселе, возле миски с супом «Буйабес».

Рейс с пересадкой, и вместо Брюсселя авиакомпания «Брюссельские авиалинии» посадила самолёт в Остенде.

Якобы из-за тумана.

Специальный автобус до Брюссельского аэропорта пришёл слишком поздно и ехал слишком долго, попал на регистрацию за одну минуту до отлёта последнего в этот день рейса на Марсель.

Бельгиец на регистрации не хотел тормознуть планер и сказал:

– Вы опоздали по своей вине и улетите только завтра.

Зря он это сделал. Пришлось тогда ему сказать:

– Вам лично, а также бельгийскому королю Бодуэну и всей его королеве-матери сильно не поздоровится, если я прямо сейчас же не улечу в Марсель.

– Знаменитое дело «бельгийских педофилов» покажется вам штрафом за неправильную парковку! – и сунул аккредитацию на матч прямо в дебильное лицо.

Стос перекосил морду и спросил:

– Бежать можете?

– Конечно, нет!

Что тут началось – мама мия! Вдруг пригнали микромобиль с мигалкой и мусорской охраной.

Со скоростью пожирания устриц Ульяновым в марсельском порту был доставлен прямо на взлетно-посадочную полосу и по специальному трапу сгружен на борт к ебеней королеве-матери.

Борт плавно взлетел, я дремал, заботливо укрытый пледом – и пускал вонючих «шептунов» на всю авиакомпанию «Брюссельские авиалинии».

В отеле, где жил «Спартак», пытался всучить свою книжонку Титову.

Возмущённый Егор сказал, как отрезал.

– Ты не видишь, ми кушаем!

И только когда прозвучал магический пароль.

– Я от Ульянова, насчёт мебели – капитан внял моим мольбам.

Тут же торжественно был подписан экземпляр, прямо на полу, в коридоре возле номера.

Мимо прошёл Виталик Платонов, в шикарном «Рэдисоне» он умудрился снять и забронировать все рестораны. Голодные гости отеля ходили нежрамши и синюшные от голода, пока «Спартак» питался шесть раз в день.

На ВИПе марсельского стадиона «Велодром» дядя абб дул в уши перепуганному Шавло:

– Это Андрей из Берлина – он написал «Наш ответ Чемберлену».

– Чего, чего?

– Так я и говорю, – молвит не совсем трезвый дядя абб

– Наш ответ Рабинеру!

– А-а-а… – и Шавло ищет мобильный.

Надо получить у Арнольдыча указание:

– Чего делать-то?

Но красавица жена осторожно дёргает его за рукав и Шавло призадумался:

– Давай книжку для контроля и проверки субординации…

Олигарх дядя абб смотрит на меня, но книжек «Просто wasy и Спартак» больше нет.

Все розданы настоящим русским патриотам с камарильей.

Шавло хмурится, глядя вдаль.

Мы уходим в буфет – отбиваться Божоле и фуа-гра.

Почтенные папики и худенькие тётеньки в норковых манто мечут харч, как в последний раз.

Высокая подача вина льётся рекой, любимое бухло олигарха «Сосикая» – в последнюю минуту выдул одутловатый папсик с лицом Саркози.

Но это лишь его троюродный брат.

Дюжие амбалы оттеснили нас вглубь зала…

После матча афроараб торговал «дёнер-кебабами» прямо возле «Велодрома». Окинув цепким взглядом покупателя, тут же складывал ему цену.

Плюс-минус пять евро.

Интересно, во Франции есть ОБЭП?

Портье нашего отеля, араб-алжирец, окончил Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Специальное подразделение.

Говорит по-русски.

– Пил ли водку в Рязани?

– Мусульмане не пьют!

– А три рубля шестьдесят две копейки – дороговато было…

Бутылку пива для Ульянова открыл глазом.

Совсем поздно ночью Ульянов захотел подкрепиться, и мы решили купить «Дёнер-кебаб» в ларьке у афроарабов.

Рядом трётся молодняк в спортивных костюмах с добрыми лицами гопоты и высохшие от лютых ветров норд-оста пожёванные биксы.

– Замажем на угощение, что ширевом торгуют, – говорю я и вспоминаю:

– Ширево и порево – это, братцы, здорево!

Ульянов крутит пальцем у виска и ласково молвит:

– У тебя крышу снесло от звёздной болезни и жахлой книжонки.

– Ребята просто тусуются и смотрят, кому бы дать пизды, без истерик и фанатизма…

Но спор принимает.

Через пару минут рядом тормозит «бэха» и кекс, весь на спортивном «найке», отдаёт «чек» прямо в руки водителю и тачка быстро отчаливает в сторону центра.

Пришлось Ульянову платить за еду и пиво – спор он проиграл, как и наш любимый клуб.

Эта же самая стюардесса на обратном рейсе Брюссель – Берлин снова укрыла меня пледом и принесла пивка. При этом тёрлась сладкой «пелоткой» об руку и углублённо блестела декольте.

А у меня обнаружился «спермотоксикоз», как у камер-юнкера младшего придворного звания в пору поллюций и революций.

Мрачный и пепельно-горький пердяевский городок Острава глядел во все свои польско-моравские щщи.

Серые облупленные здания и худосочные цыгане на цветах радуги, кружившие вокруг нас, как герои Киплинга, заставляли субтильно ежиться и тревожно вглядываться в ночную синь.

В сини блестели, как зажженные фаеры, мутные глазки выездюков Великого Клуба.

Они хлопали в такт проходящих мимо чешских омоновцев с огромными дубинками наперевес в форме хуя из книги рекордов Гиннеса.

Омоновцы проявили великодушие и разрешили бесплатно посрать в вокзальном сортире.

Сине-бритые затылки польских «качков-маргиналов» также не добавляли оптимизма.

Прокозлячая «келбаска» в буфете Главного остравского вокзала напомнила о пельменях серого цвета застойных семидесятых.

– Вот он, запах Родины! – подумал я, вгрызаясь в ещё недавно блеявшее невинное животное.

Рядом пристроился унылый Довженко, он пытался догнаться безалкогольным пивом.