Брайан Глэнвилл - Олимпиец

Журналисты вцепились в меня будто клещами. Телефон трезвонил. Газеты принялись обсасывать эту историю, что говорил Сэм (как он надеется, что я не пожалею о содеянном и т. д.), что якобы сказал я. Даже мама на меня накинулась. Она позвонила и спросила: «Ты уверен, Айк, что поступаешь правильно? Ведь он сделал тебе столько добра». Я ответил: «Знаю, мама, знаю, но тут ещё очень много такого, чего ты не поймёшь». Она продолжала: «Конечно, у него свои причуды. Никогда не забуду, как мы поразились, когда он первый раз к нам пришёл, но он всегда хотел как лучше». Я сказал: «Да, конечно, хотел. Но многое изменилось. Это нелегко объяснить. Думаю, с другим тренером я стану лучше бегать». Она вздохнула: «Ну что ж, если тебе это принесёт счастье…» Я знал, что она со мной не согласна, но разве ей всё объяснишь?

В тот вечер, когда я от него вернулся, Джил только посмотрела на меня и сказала: «Разговор состоялся, да?»

Я кивнул, ещё не оправился от потрясения. Она спросила: «Он обвиняет меня?» Видно, она в этом не сомневалась. Я ответил: «Он приплёл сюда историю Самсона». Она заметила: «Надо думать, у меня была роль Далилы!» Я добавил: «Он сказал, что вроде потерял сына». Она кивнула, словно ждала и этого.

Потом она почти ничего не говорила — видела, в каком я состоянии. Она всегда улавливала, когда мне не хотелось слушать болтовню. И в последующие несколько дней я почти всё время молчал. О многом тогда передумал. В голове всё возникали слова, сказанные им там, на холме в Хампстед — Хит.

Мы с Джил ежедневно тренировались в «Кристал–паласе» — у Джил были каникулы, — и я бегал до полного изнурения, просто чтобы не думать. Было несколько соревнований, но выступал я ужасно: на матче между графствами в Уайт — Сити я чуть не проиграл, да и в Бирмингеме не вышел из четырёх минут. Когда бежал, в груди была тяжесть.

Рон Вейн подошёл ко мне в Уайт — Сити и сказал: «Айк, все мы вздохнули с облегчением». А я сделал вид, что не понимаю, о чём речь, посмотрел ему в глаза и спросил: «По поводу чего, мистер Вейн?» Он слегка растерялся, потом сказал: «Того, что в вас наконец заговорил здравый смысл. Это надо было сделать несколько лет назад, Айк. Послушаться нас. Этот человек эксплуатировал вас в своих целях». Я спросил: «Разве, мистер Вейн?» Он ответил: «Безусловно. Я в этом абсолютно убеждён». Потом он, видно, понял, что я насмехаюсь, кивнул мне и сказал: «Оставайтесь с Гиземаном, его влияние куда более здоровое». И отошёл.

При каждом звонке я стрелой мчался к телефону, надеясь, что звонит Сэм. Но, как правило, навязывался очередной чёртов репортёр. Когда Джил была в комнате, она наблюдала за мной, и я угадывал её мысли. Несколько раз меня тянуло ему позвонить, однажды я даже набрал номер, но повесил трубку, не дождавшись ответа.

Наконец я написал ему письмо, как я ему за всё благодарен, что я многим ему обязан и спрашивал, не можем ли мы оставаться товарищами. Но он не ответил.

Однажды Джил спросила: «Почему бы тебе ни поехать на время в Германию?» Я ответил: «Здесь или в Германии — какая разница?» Джил продолжала: «Ведь Курт сказал, что всегда будет тебе рад».

Я поехал, и она оказалась права: именно это мне и требовалось. Курт принял меня тепло, к моим тренировкам отнёсся с полным вниманием. Держался сдержанно, но всегда как будто наперёд знал все мои желания.

День или два вообще не давал мне тренироваться, предлагал то плавание, то баскетбол. Была у него своя присказка: «Во всём важно разнообразие». Как–то он даже увёз всю нашу группу за город, в лес — мужчин и женщин. Там мы пробежали трусцой милю или две. Потом устроили пикник. Он сказал мне: «Вы сейчас в состоянии как бы отравления, главным образом психологического, и вам прежде всего нужно из него выйти». Потом начались интервальные тренировки, вначале очень щадящие — так, по четверти мили за минуту. Потом нагрузка постепенно увеличилась, и к концу недели приходилось бегать быстрее чем за минуту и перемежать с бегом на 200 метров. После окончания каждой пробежки я ложился, а Курт выслушивал сердце и отсчитывал пульс. Всегда очень спокойно, ничего общего с Сэмом, никаких бьющих по ушам окриков, никаких громогласных наставлений.

Но, надо признаться, иногда мне не хватало Сэма. Словно тебе отрезали руку — хочется ею что–то сделать, а её уже нет. Я узнал от Алана, что Сэм сильно уязвлён, — этого следовало ожидать. Наверное, он считает, что за ним нет никакой вины. Алан мне сказал: «Твоё имя — что–то вроде табу; назовёшь его — он тут же выходит из себя; и тогда пошло–поехало, как король Лир». И Алан довольно хорошо спародировал Сэма, размахивая руками и восклицая: «Я всё сделал для этого мальчика; я не ожидал награды, но и не ждал, что меня предадут!»

А иногда он накидывался не на меня, а на Джил. Алан и это представил: «Нельзя бороться с мужчиной, мужчина противостоит вам открыто, но женщина подточит вас изнутри».

Это меня задело: «Обвинять Джил — это бессовестно». Но Алан возразил: «Это легче, чем обвинять самого себя. К тому же ты ведь знаешь, как Сэм относится к женщинам, особенно к спортсменкам».

Курт всегда был очень мил с Джил, очень вежлив. Когда я пробыл у него две недели, он добыл ей приглашение принять участие в соревнованиях, в которых участвовал и я, так что она смогла приехать и побыть со мной во Франкфурте. Мы встретили её в аэропорту, и Курт пришёл с цветами. Как приятно было снова увидеть её! Первыми её словами были: «Ты выглядишь намного лучше!»

Я сказал: «Это всё Курт». И он чуть улыбнулся, очень приветливо.

Потом я спросил Джил: «Он тебе нравится?» Она ответила: «По–моему, к тебе он относится хорошо». Я повторил: «Но тебе–то он нравится?» Она, как все северяне, поначалу относилась к людям настороженно.

А мне и впрямь было хорошо. Сейчас меня уже по–настоящему тянуло тренироваться и участвовать в соревнованиях, но я их и боялся — не знал наверняка, хорошо ли будет бежаться. Здесь с Куртом я вдруг почувствовал себя таким свободным, каким давно не был. Нет, тренировка была тяжёлой, я всё время бегал по секундомеру. С Сэмом в некотором роде было больше разнообразия, хотя тренировки занимали куда больше времени. Сейчас тренер мне помогал, а не командовал. Раньше были секундомер и Сэм, а сейчас остался только секундомер.

В соревнованиях во Франкфурте участвовали Эрхардт из Германии, Буаси из Франции, Будаи из Венгрии и чех по фамилии Куна, который этим летом показывал очень хорошее время. Но они меня не беспокоили: будто в хорошей форме — всех обгоню. Боялся же я самого себя — как побегу после стартового выстрела? Я так волновался, что почти не спал ночь перед соревнованиями, Джил тоже. Один раз она протянула руку и крепко сжала мою. Она была настоящей подругой.