Борис Порфирьев - Чемпионы

Иногда литераторы утверждают: «Моя биография — в моих книгах». Это верное утверждение нуждается всё–таки в уточнении. Биография того или иного человека вовсе не замыкается в его личном жизненном опыте, ибо каждый из нас, даже не отличающийся социальной активностью, живёт не под стеклянным колпаком. Если же у человека зоркий глаз и обнажённое сердце, то все и вся, происходящее рядом и за тридевять земель, так или иначе определяет его поступки, его позицию: «Это было с бойцами, или страной, или в сердце было моем…»

И в книгах Порфирьева — его биография, биография поколения и времени, в котором жил и живёт писатель.

Мы познакомились в сорок седьмом, вскоре после того, как я демобилизовался, начал работать в «Кировской правде». Он вернулся в родные края раньше, из–за тяжёлого ранения на Ленинградском фронте. Ко времени нашей первой встречи в журнале «Огонёк» — издании популярном и престижном — были напечатаны его рассказы. Казалось, был повод возгордиться, ощутить себя мастером и среди местных, в большинстве своём начинающих авторов, толковать покровительственно, судить высокомерно. Но ни тогда, ни после и никогда в общении с товарищами, на семинарах молодых авторов, на встречах в сельском клубе или в Доме культуры он не выступал и не выступает в роли всезнающего, всех и вся поучающего. Он умеет не только сам говорить, но и других слушать, яканье ему чуждо, скромность его не показная, а естественная.

А в тех рассказах, которые и составили его первую книгу — «Мои товарищи», — была правда о войне, жёсткая и суровая, та самая, для обозначения которой позднее критика придумала определение «окопная правда». Придумала, чтобы одёргивать писателей честных, не надо, мол, нагнетать ужасы и сыпать соль на раны, должны быть, дескать, в этой теме, больной и кровоточащей, заповедные страницы, которые массовому читателю лучше в глаза не видеть. Такие суждения ещё совсем недавно были в ходу, и требовалась стойкость, чтобы не сбиться на примитивную лакировку, отстоять своё право на мужественную и горькую правду без изъятий.

«Меня писателем сделала война», — утверждает Борис Порфирьев. Да, он вспоминает иногда с улыбкой, как в детстве сочинил, сам оформил и сам издал свои первые «повести», под одним таким произведением даже стоит год написания — 1932‑й. Но увлечение это скоро прошло, и причиной тому было энергичное чтение, осознание, что настоящая литература для мальчишки — высота недоступная. И тем не менее — первые школьные опыты, дотошное знакомство с отечественной и мировой классикой, наконец, вторжение войны в его юность, — всё это и подвело молодого человека к той черте, за которой начиналось творчество. В горниле тяжких испытаний он видел чуть больше и слышал чуть лучше, чем его товарищ по окопу или сосед по госпитальной койке. И это самое «чуть» дало ему такое преимущество, которое вылилось в право сказать о войне своё слово. Сказать так, чтобы личное — порфирьевское — стало интересно для других, взволновало многих.

Не наверное, а наверняка у каждого, кто был на войне, были свои товарищи. Пожалуй, не некоторые, а многие черты их характера узнали фронтовики в рассказах писателя. Его герои — великие и скромные труженики той страшной битвы, окрепшие и возмужавшие под огнём. И все они — романтики. За долгие годы неумеренного употребления это понятие — романтика–потускнело, поблёк его первозданный смысл. Но в рассказах жили, действовали такие парни и девушки, для которых романтика была не вымученным, а естественным состоянием души в любой обстановке, даже самой сложной и угнетающей.

Тема мужества на войне перешла в творчестве Порфирьева в тему спорта — сферу, где человеку, не обладающему мужеством, делать нечего. Не мог писатель расстаться со своими героями — побратимами по фронту — и встретился с ними в иной обстановке. И бои, уже бескровные, испытывают крепость их духа, чувство долга и силу патриотизма.

И была комната, тесная и скромная, из которой бывший солдат уходил по утрам на службу в издательство, а по вечерам, приглушив свет над обеденным столом, склонялся над строкой. И было голодно — на продуктовые карточки служащего и иждивенцев сыт не будешь.

В конце сороковых годов он пишет своё первое крупное произведение — повесть «Мяч в сетке». Сегодня, издалека, судьба её представляется счастливой, она вышла не только в областном, но и в столичном издательстве «Молодая гвардия», была переведена на болгарский язык и выпущена в Софии. Это, так сказать, видимая часть судьбы повести. Но есть и другая, от читательского глаза скрытая. И сказать о ней следует хотя бы для того, чтобы никто не подумал, будто ковровой дорожкой был выстлан путь литератора.

Едва писатель передал своё произведение в издательство, как в высокую инстанцию поступил донос (если называть вещи своими именами), сочинённый главным областным цензором. В этом документе Порфирьев обвинялся в махровой безыдейности, утверждалось, что, когда советский народ, выбиваясь из сил, борется с тяжкими последствиями войны, герои повести беззаботно гоняют мяч, все их помыслы о личной спортивной карьере. На рубеже сороковых и пятидесятых годов это было зловещее обвинение, чреватое для автора весьма горькими последствиями. Цензора поддержали и некоторые участники обсуждения. Повесть надо было спасать, а может быть, не только повесть. Вот почему писатель согласился с предложением приблизить своих героев к производству, так как все они были игроками заводской команды. В его биографии была рабочая страница, одно время он трудился формовщиком, хорошо знал эту профессию. Так появились в повести главы, где загудели моторы и заклубилась пыль. Сегодня необязательность этих страниц видима невооружённым глазом, а тогда они как броня прикрыли автора от незаслуженных и коварных нападок.

Обращение к теме спорта определили юношеские увлечения, он сам был хоккеистом «Юного динамовца», немаловажную роль сыграли и встречи с друзьями из довоенных лет и другие, подчас неожиданные. Так, однажды вечером в доме отдыха «Боровица» он увидел на турнике одноногого гимнаста. Вскоре после этого случая был написан рассказ «Дело не в выигрыше», который опубликовал журнал «Физкультура и спорт»; высоко оценила его критика, были добрые читательские отклики. А сам автор, по его признанию, понимал, что тема далеко не исчерпана, что остался за пределами рассказа смысл более значительный, что этот эпизод требует более глубокого исследования. Тогда–то и возник замысел книги «Путёвка в мужество», к которой автор шёл более тридцати лет, собирая, как золотые крупицы, героические биографии людей, которым спорт дал путёвку в мужество, столь необходимую в дни войны.