Поль Валери - Эстетическая бесконечность

Так зародыш пшеничного зерна прорастает после трех тысяч лет спячки.

Слово «Тело» используется в самых разных значениях. Можно было бы сказать, что каждый из нас мысленно оперирует по меньшей мере Тремя Телами .

Постараюсь объяснить.

Первое Тело – особый предмет, который неотлучно при нас, хотя наше представление о нем может меняться и находиться во власти иллюзий – как все, что неотделимо от мгновенного. Каждый из нас именует этот предмет Мое-Тело, но внутри себя – иначе говоря, внутри его – мы его никак не называем. Мы говорим о нем с другими, как о чем-то нам принадлежащем, но не воспринимаем его как вещь в полном смысле этого слова, и принадлежит оно нам даже меньше, чем мы – ему…

Для каждого из нас, по сути, это самая важная вещь в мире, которому она противодействует, хотя осознает свою полную от него зависимость. Мы с одинаковой уверенностью можем утверждать, лишь меняя фокус наших интеллектуальных представлений, что на нашем теле держится мир, что мир приспосабливается к нему или же что само наше тело – своего рода событие в этом мире, но событие малозначащее и временное.

Правда, ни слово «вещь», которое я только что употребил, ни слово «событие» здесь не подходят. Нет такого слова, чтобы обозначить ощущение, которое мы испытываем от субстанции собственного присутствия, от наших действий и эмоций, причем не только реальных, но и неотвратимых, ненадолго отложенных или просто возможных. Это нечто более далекое, но при этом менее сокровенное, чем наши умыслы: мы обнаруживаем в себе способность меняться так же разнообразно, как внешние обстоятельства. Тело может подчиняться нам или нет, выполнять или нарушать наши намерения, от него может исходить либо невероятная сила, либо слабость, которые полностью или частично связаны с этой восприимчивой массой. Она то внезапно заряжается побудительной энергией, заставляя тело «действовать» во имя какой-то неведомой внутренней тайны, то, похоже, сама по себе превращается в гнетущий и неподвижный груз…

Сама эта вещь не имеет формы: нам знакомы с виду лишь несколько ее подвижных частей, которые могут находиться в обозримом пространстве Моего-Тела , странном, асимметричном, где расстояния очень необычно соотносятся между собой. Я совершенно не представляю себе пространственных отношений между «моим лбом» и «моей ступней», между «моим коленом» и «моей спиной»… Из этого следуют неожиданные открытия. Моя правая рука, в общем-то, незнакома с левой. Когда одна из них сжимает другую, это все равно что осязать какой-то посторонний предмет, не-себя . Эти странности должны действовать в мире сна и, если сновидения существуют , организовывать их в бесчисленные сочетания.

Жан-Луи Форен. «Парижская комедия»

Хотя это и принадлежит только мне, но в то же время, непонятно почему, всегда становится нашим опаснейшим противником, являясь при этом самым непосредственным, постоянным и изменчивым предметом на свете, ибо ему присуще все постоянное и изменчивое. Ничто не придет перед нами в движение, если оно не предпримет соответствующих изменений, следуя воспринятому движению или имитируя его; и ничто не прекратит движения, если оно не остановит одну из своих частей.

У Тела нет прошлого . И для него это слово не имеет смысла: ведь само оно представляет собой лишь настоящее, все события и все неизбежности. Иногда некоторые из его частей или участков проявляют себя, озаряются, обретают важность, перед которой все меркнет, и сразу же обнаруживают свои несравненные и мягкость, и твердость.

Наше Второе Тело – то, что видят другие, что в той или иной степени являют нам зеркала и портреты. Оно имеет форму, и искусство улавливает ее; его облачают в ткани, украшения и доспехи. Именно его видит любовь или хочет его увидеть, ей не терпится прикоснуться к нему. Ему неведома боль, она проявляется лишь гримасой.

Именно этим телом так дорожил Нарцисс, но очень многих оно приводит в отчаяние, удручает и почти неизменно печалит, когда приходит пора смириться с тем, что старое существо в зеркале очень тесно, хотя и непонятно каким образом, связано с тем, кто смотрит на него, не желая признавать. Невозможно поверить, что эта развалина – ты сам…

Но знакомство с нашим Вторым Телом никогда не идет дальше поверхностного взгляда. Можно жить, вообще ни разу не всмотревшись в себя, не зная цвета собственной кожи, – такова участь слепых. Но жизнь вообще никого не заставляет узнавать, что скрыто под этой практически одинаковой у всех кожей нашего Второго Тела . Удивительно, что живое, мыслящее, активное существо не имеет никакого отношения к своему внутреннему устройству. Оно недостаточно компетентно, чтобы разобраться в нем. Ничто не заставляет его заподозрить, что у него есть печень, мозг, почки и все остальное; впрочем, эта информация ему вовсе не нужна, поскольку при естественном состоянии вещей оно никоим образом не может воздействовать на свои органы. Вся его способность действовать направлена на «внешний мир», если так можно назвать то, на что мы способны влиять доступными нам средствами: например, все, что я вижу , может измениться моими движениями – я воздействую на то, что меня окружает, но не знаю, какими именно механизмами.

Итак, есть еще Третье Тело . Но оно едино только в наших мыслях, ибо известно лишь потому, что разделено на части. Познать его – значит свести к кускам и обрывкам. Из него вытекла вся жидкость: алая, бледная или прозрачная, иногда очень вязкая. Из него извлекли точно подогнанные массы разной величины: губки, сосуды, трубки, волокна, сочлененные стержни… Все это представлено узенькими полосками или каплями, которые под микроскопом имеют очертания ни на что не похожих частиц. Тогда пытаются расшифровать эти гистологические криптограммы. Задаются вопросом: как эти волокна могли создавать движущую силу? Или какое отношение эти созвездия с нежными отростками могли иметь к мысли и ощущениям? Интересно, как поступили бы, скажем, Декарт или Ньютон, незнакомые с электромагнетизмом, индукцией и сделанными после них научными открытиями, если бы им продемонстрировали без всяких дополнительных разъяснений динамо-машину, лишь перечислив ее функции? Они повели бы себя точно так же, как ведет себя наш мозг: разобрали бы прибор, размотали бы катушки, отметили, что внутри находится медь, а также уголь и сталь, и в конце концов признали бы свое поражение, поскольку не смогли бы разобраться, как действует эта машина, которая, как им сообщили, совершает известные нам преобразования.