Нил Саймон - Мексиканский тупик (Дилемма Роуз)

Уходит. Уолш тут как тут.

Уолш (провожает Арлин взглядом, затем поворачивается к Роуз и щёлкает пальцами) . Ну же, Роуз, ну. Не теряй драгоценные мгновения… Так на чём мы остановились?

Роуз. Когда?

Уолш. На прошлой неделе, в прошлом месяце, пять лет назад… Я ничего не помню, а вот ты должна.

Роуз. Пять лет назад ты был жив. Помнишь себя живым?

Уолш. Разумеется. Еда была вкуснее… Чёрт, я помню, как мне было двадцать два… Волосы на голове торчком как у ежа, целая копна. На мне серый твидовый костюм, без единой складочки. Настоящий пижон.

Роуз (оживившись) . ИМЕННО! Обожаю, когда слова так и сыплются из тебя.

Уолш. О, господи, уж любили мы друг друга на всю катушку. Ты была девчонкой в самом соку, недаром, что именно тебя я в баре заприметил.

Роуз. А я вцепилась в тебя мёртвой хваткой… «Он мой», «он мой» — думала я.

Уолш. А я закричал: «Кутить, так кутить, малышка…» Ух! Чью квартиру мы разнесли в тот вечер?

Роуз. Моего мужа… Тогда мы ещё не были женаты… Симпатичный, маленький, лысенький. Без работы никогда не сидел… что про тебя не скажешь… но мне был нужен такой, как ты, чтоб пробудить во мне бешеную страсть настоящей жеребицы.

Уолш. Ну, уж никак не жеребицы, а скорее буйволицы — вожака на просторах Техаса.

Она откидывает голову и смеётся.

Роуз. Чёрт возьми, а ведь ты прав… неужели я была такой?

Уолш. Эй! А загул наш кончился в Мексике. Помнишь как?

Роуз. Мы угнали машину и двинули на юг, чтоб заправиться дешёвым бензином.

Уолш. Ай-ай-ай, как не стыдно… Мы врезались в тележку с авокадо и арахисом… А закончилось всё в баре, в Сан-Диего. Уплетали сырых крабов и зубаток.

Роуз. А помнишь уличную драку!? Ты уделал священника в сомбреро.

Уолш. Полиция гналась за нами до победного вдоль всей мексиканской границы. И кончилась вся история тюрягой в каком-то городишке.

Роуз. Нас поместили в разные камеры, но мы как-то ухитрились насладиться друг другом и там… Здорово было, чёрт возьми.

Уолш. Занимались любовью, когда сидели в разных камерах?

Роуз. Точно.

Уолш. Что-то я такого не припоминаю.

Роуз. Да помнишь ты всё. А мэр города бросал в нас цветы и лепёшки.

Уолш. Не было такого.

Роуз. Ладно, не будем больше об этом. Это просто воспоминания, всё — забыли.

Оба смеются. В этот момент появляется Арлин в халате и тапочках… Опустив голову, медленно подходит к ним.

Арлин. Извините… Простите… Чайку захотелось. (Проходит на кухню.)

Роуз (Уолшу) . Нам надо подняться наверх.

Уолш. А зачем? Она нас всё равно не видит.

Роуз. Тебя нет, а меня да… И к тому же слышит нас.

Уолш. Вот как?

Роуз. Да не тебя. Только меня.

Уолш. А когда сами с собой говорим?

Роуз. Меня слышит, тебя нет… Где ты пропадал? Всю ночь тебя прождала.

Уолш. Ну, если честно, что-то со мной происходит… Еле-еле доплёлся до тебя, моя малышка.

Роуз. Ну, хватит меня «малышкой» называть… Ты выглядишь как карикатура на самого себя.

Уолш. Тебе виднее. Единственно, что я ещё хочу посмотреть, так это как публика сидит на мюзикле за ресторанными столиками и уплетает за обе щеки. (Указывает на диван.) Можно я присяду?

Роуз. Мужчины в наше время не просят на это разрешения… Берут и садятся… Отстаёшь от жизни, Уолш.

Уолш. Мне очень нужна смена обстановки. Я столько лет не был среди своих. Я соскучился по ним.

Роуз. По кому именно? По Скотту и Зельде? По Марселю Прусту?

Уолш. Они в лучшем положении. Они уже история. А моё имя ещё на слуху.

Роуз. Как чувствовала. Твой упакованный чемодан в коридоре всегда раздражал меня.

Уолш. Ну, сознайся. Ведь были времена, когда ты швыряла свой упакованный чемодан. И тоже в коридор.

Роуз. Что было, то было.

Уолш. Что верно, то верно. Мужчина, когда он в постели, не скупится на обещания. Честно говоря, я и не собирался сдержать хоть одно из них… Проклятие, вечно приходится расплачиваться за свою страсть. Так или иначе.

Роуз. Проще было оставить на ночном столике двадцать долларов. Это было бы честнее.

Уолш. Ты слишком хорошо думаешь обо мне. Я редко был честен и редко имел при себе двадцать долларов.

Арлин выходит из кухни с чашкой чая. Голова её опущена.

Арлин. Извините… Простите… (Удаляется.)

Уолш. Есть разговор.

Роуз. Пошли в спальню, пока она за сэндвичем с омаром не вернулась… Захвачу бутылку шампанского. Включим музыку в стиле ретро…

Уолш. А времени хватит?

Роуз. У нас на всё время хватит… (Ищет глазами Арлин. Тихо.) Нет у тебя никакого больного сердца. Ты сейчас молодой и здоровый… Иди в мою комнату, прошу тебя… не заниматься же любовью здесь.

Уолш. Всё не то… Это время виновато… Благодаря твоему живому воображению оно ещё работало на нас все эти пять лет… Но свет постепенно гаснет. Нам с тобой становится всё труднее и труднее.

Роуз. Чего захочу, то и сбудется.

Уолш. Сколько раз ты звала меня, чтоб я явился? Сигналы становятся всё слабее, малышка… Но каждую ночь я являюсь и являюсь, и стоит это больших трудов и усилий… Моих усилий… Но мои усилия и твоё воображение не вечны… Мне тяжело видеть, как ты теряешь своё собственное «я»… И если мне суждено уйти и не вернуться больше никогда, я не покину тебя, не отплатив за твою горячую любовь и привязанность. Ни одно живое существо, будь то мужчина или женщина, не дало мне столько, ни разу не потребовав уплаты по счетам.

Роуз. Это из какой-то моей пьесы. Я написала этот монолог.

Уолш. Ты записываешь всё . Каждое моё слово становится твоей мыслью. Поэтому нам так хорошо было вместе все эти годы. Я пытаюсь помочь тебе, чёрт побери. Неужели ты этого не понимаешь?

Роуз. Отворачиваясь от меня? Угрожая меня бросить? Это моё воображение и мои слова, не твои. И моё воображение не ослабевает. Я в расцвете своего таланта, мой милый… В прошлом году я прочла лекции в двенадцати университетах. И после некоторых мне аплодировали стоя, до сих пор стоят.

Уолш. Речь идёт не об увядающей живости твоего ума. А о неспособности заработать хоть доллар. Хоть один.

Роуз. Доллары меня не интересуют… А вот молодые и здоровые… это другое дело.

Уолш. Я тебе говорил, что через две недели день моего рождения? Мне стукнет шестьдесят пять…