Жан Ануй - Оркестр

Сюзанна Делисиас (трагически искренне) . Нет, она не была так уж велика! Мы положили нашу любовь под гильотину часовых стрелок. Десятки раз я предлагала вам умереть вместе, Леон! Умереть вместе — это было бы достойно. Это был бы лучший выход!

Пианист (бормочет) . Это на словах только выход, моя любовь… Я не имею права ее оставить…

Сюзанна Делисиас (кричит) . А меня, меня вы имеете право оставлять каждый день? После отведенных мне ежедневных сорока пяти минут? Смейтесь над старой девой, прождавшей годы, чтобы отдать свое сердце, свою любовь — на сорок пять минут в день! Быть замужем в день всего три четверти часа! Ни минутой больше! По хронометру! По двум хронометрам!

Пианист (поправляет ее) . Час! Даже полтора часа! Вы же отлично знаете, что я сказал жене, что выступление начинается на час раньше.

Сюзанна Делисиас (она тоже смешна, но вместе с тем глубоко трогательна) . Да, но какие концы! Я имела право быть вашей женой на другом краю города. Не дай бог увидят! Идти рядом, делая вид, что мы незнакомы.

Пианист (пробует перейти на поэтический тон) . Разве это важно? Ведь мы друг друга любим! И какое значение имеет время?

Сюзанна Делисиас (серьезно и строго) . Решающее. Вся жизнь слагается из времени. (Констатирует.) А я упустила свое время. Потеряла его. Какое смешное выражение, правда? Потерять свое единственное время! (Внезапно патетически спрашивает.) Который час на ваших, Леон? У нас одинаковое время? На моих без четверти одиннадцать.

Пианист (машинально смотрит на часы) . На моих без двенадцати. Самая середина программы, Сюзанна. Вернемся на сцену. Объяснимся в антракте, моя любовь. У нас будет больше четверти часа.

Сюзанна Делисиас (высокопарно) . Благодарю. Моя программа окончена.

Мадам Ортанс (спускается к ним с эстрады; разъяренным шепотом) . Этому скоро будет конец? Хозяин на нас смотрит! Хотите, чтобы всех нас выгнали? Вы этого хотите, ведьма?

Сюзанна Делисиас (благородно) . Нет, мадам. Впрочем, что касается меня, вопрос решен. Я окончательно отказываюсь фальшиво играть. Прощайте, мадам, я вам его оставляю. Да, вы правы: он жидковат. (Высокомерно оборачивается и спрашивает.) А часы у вас точные? (Разражается нервным смехом и выходит.)

Мадам Ортанс (кричит вслед) . Я вам влеплю пятьдесят франков штрафа, деточка! И предупреждаю, что в субботу возьму вам замену!

Пианист (с поникшей головой поднимается на эстраду) . Она страдает, мадам Ортанс. Вы злоупотребляете своей властью. (Со стоном, усаживаясь за рояль.) Как вам не стыдно?

Мадам Ортанс. Это вам должно быть стыдно, мсье Леон, с вашей бедной больной женой. Она ненормальная — еще пойдет и все ей выложит, чтобы облегчить себе душу!

Пианист (в отчаянии) . Перестаньте, перестаньте!

Мадам Ортанс. О мсье Леон, я знаю, что такое мужчина. Я дрессировала и почище вас. Мужчине нужно, чтобы он получал удовольствие. И в вашем положении никто вам этого в вину не поставит. Но вы доверьтесь женщине, которая разбирается в жизни. Я сейчас покривила душой: совсем я не думаю, что вы такой уж тощий. Вы немного хрупкий, но меня это только привлекает, потому что у меня развито материнское чувство. О! Как ему жарко, как ему жарко, безобразнику! И он еще не хочет, чтобы его приласкали! А ему так нужно, чтобы его кто-то взял под крылышко!

Пианист (плачет, опустив голову на руки) . Эти сцены терзают мне душу. Я артист. Я не создан для такой жизни.

Мадам Ортанс. Ничего, деточка, найдутся люди, которые вас поддержат. Я вас так понимаю. Разве можно устраивать сцены из-за каждого пустяка? Разве немножко радости, втайне от всех, — это не счастье? Вы как мышь. Смените воротник, моя лапочка.

Пианист (повержен, но героически сопротивляется) . Только после марша из «Тангейзера». (Хнычет.) Не думайте, что я не люблю свою жену. Двенадцать лет не перечеркнешь. Я мог бы положить ее в больницу. Она неизлечима, меня бы никто не упрекнул. Но я оставил ее дома, несмотря на ее болезненную ревность. Я нанял прислугу, женщину, на которую могу положиться. Но сколько это стоит! Иногда я чувствую себя таким одиноким!..

Мадам Ортанс. Вам нужна родная душа, которая бы вам помогла, а не прибавляла терзаний. Вот и все! Нужен кто-то, кто разделял бы ваши чувства.

Пианист (стонет) . Я как арфа. Любое неосторожное прикосновение может меня разбить.

Мадам Ортанс. Вы артист. А артист вне искусств не должен иметь никаких переживаний. Маленькие удовольствия — да, но не больше. Все остальное — музыке. Вы обратили внимание, что в нашем оркестре все неприятности — только из-за этой тронутой?

Пианист. Она тоже арфа!

Мадам Ортанс. Да, но с испорченными струнами! Уйти из оркестра — так, по капризу! И как раз перед «Кубинской негой»… Леона, деточка, будьте добры, пойдите посмотрите, что там с этой дурой! Наверное, слезами весь туалет залила!

Леона встает и уходит.

Чувство — это, конечно, прекрасно, по нельзя же срывать программу. Ведь каждый из нас в любую минуту может потерять свое место. Патрон всюду рыщет. Не знаю, что с ним сегодня, словно чует что-то. (Начинает торопливо разбирать партитуры.)

Патриция (Памеле, продолжая разговор, неожиданно принявший дружеский оборот) . Все-таки она гнусно ведет себя. Во-первых, война, о таких вещах вообще не нужно вспоминать. Я тоже, как и все, была за Сопротивление. Каждый вечер слушала передачи из Лондона. Словом, делала, что могла. Ведь у меня на руках была старая мать. Надо же было ей чем-то жизнь скрашивать!

Памела. Она все еще живет с вами?

Патриция (с хихиканьем, в котором слышатся железные нотки) . Конечно! Бедная клянча! Это я ее так ласково называю. Она теперь мой грудной ребенок. Я решила посвятить ей свою жизнь. Ей и моему искусству — кроме этого, да еще моего уютного гнездышка, для меня в жизни ничего не существует.

Памела. А вот я, представьте себе, ни за что бы так не смогла! Когда я езжу к своей в Батиньоль — она неплохо живет, она консьержка — вначале я рада. «Здравствуй, мамочка! Как поживаешь, мамочка?» Мне кажется, что я опять стала маленькой. Она готовит мне баранину с фасолью — фасоль — ее любимое блюдо, — но уже на третьей ложке мы начинаем орать друг на друга. Тарелки летят в воздух, и я выскакиваю из дома.

Патриция (хитро) . Не надо думать, что у нас с клянчей все тишь да гладь! На старости лет она стала совсем как маленькая! По любому поводу капризы. Но я с ней строга-а-а! Вижу — хочет, мошенница, стащить конфетку, сразу по пальцам — бац! Она, конечно, ничего, похнычет-похнычет, зато потом как шелковая. Самое трудное — это, конечно, с «пипи» и «кака»: сколько ни заставляю ее проситься, никак не хочет слушаться.