Ата Каушутов - Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник]

— Подожди, расскажет про Мольера, и все!.. — ответила та.

Дело в том, что лет восемь назад Ялкабов ездил на какие-то курсы повышения квалификации. Там он успел записать и запомнить лишь три первых лекции. Их содержание и вставлял он в свои выступления по любому поводу. Однажды он использовал цитаты о театре даже на собрании активистов общества Красного Креста и Красного Полумесяца. Все артисты знали их наизусть…

Но вот директор на полуслове прервал свой обзор истории театрального искусства (на этом месте обрывался его конспект) и перешел непосредственно к истории театра, вверенного ему десять лет назад. Каким жалким и ничтожным выглядело все искусство древних на фоне величественной картины, нарисованной Ялкабовым! Казалось, театр под его мудрым руководством достиг идеала. Дальше развиваться некуда…

Но нет. Директор, как всегда, был глубоко самокритичен. Театр не достиг еще полного идеала. Есть, оказывается, в его работе и некоторые недостатки. Так, иногда, — в крайне редких случаях, впрочем, — рабочие сцены недостаточно быстро поднимают и опускают занавес… Об этом и следовало написать автору фельетона. И хоть в фельетоне не говорится про это, но критику следует признать правильной.

Что же касается некоторых других обвинений, выдвинутых в фельетоне, то корреспондент, по-видимому, недостаточно глубоко вник в работу театра. Взять хотя бы систематическую продажу лишней сотни-другой билетов без указания их в ведомостях. Ведь это просто ошибка кассира. Каждый может сбиться со счета. Особенно во время гастролей.

— Или случай, когда некоторые артисты вышли на сцену пьяными… Чепуха!.. Они просто играли роли пьяных… Что, в этой пьесе не должно быть пьяных?.. Так это просто творческая находка режиссера Хемраева. Недаром он за три часа до спектакля начал готовить этих артистов к выходу… Почему готовили их в ресторане?.. Для полноты жизненной правды!.. Реализм — прежде всего!..

И директор тут снова вернулся к толкованию реализма в искусстве древней Греции.

Малтыков сидел в президиуме рядом с режиссером. Перед ним лежал список желающих выступить. По странной случайности, первыми в нем значились как раз те артисты, которые реалистически играли роли пьяных. Под их фамилиями была проведена жирная черта…

После того, как все трое посвятили свои выступления значению чистоты морального облика артиста и резко осудили недостойные выпады автора фельетона, поднялся Малтыков.

— Так как время позднее и поступило предложение прекратить прения, разрешите сказать и мне несколько слов от имени общественности…

Вот тут-то по-настоящему и досталось автору фельетона. Такие слова, как «борзописцы», «халтурщики», «клеветники», были, пожалуй, самыми мягкими из тех, которыми награждал оратор всю редакцию, начиная от самого редактора и кончая наборщиком. Действительно, ну как можно говорить, что Хемраев смотрит на артисток феодально-байским взглядом?..

— Взгляните в глаза товарищу Хемраеву!.. — призвал он собрание. — Хорошие, честные глаза. Как же можно утверждать, что они феодально-байские?! Предлагает всем подряд руку и сердце?.. Тоже ясно. Товарищ Хемраев даже в свободное от работы время готовит молодежь к определенным ролям. Опять-таки добивается реалистичности образа… Ну, а говорить о его феодальном отношении к жене — просто глупо. Ведь он, чтобы ей с четырьмя детьми было просторней в доме, даже переехал на другую квартиру!.. Так что мы не можем согласиться с автором этого пасквиля!..

И презрительным жестом, достойным древнегреческих трагиков, товарищ Малтыков бросил на стол газету.

— Ах, если бы он так играл на сцене!.. — шептались артисты.

Глубокой ночью, сидя один в своей холостяцкой квартире, режиссер Хемраев выполнял поручение директора Ялкабова: писал ответ в редакцию.

«…Товарищ Хемраев, — выводил он неровными, шаткими буквами, — является примером для всех работников театра. Не покладая рук, отдает он все свои силы, знания и опыт…»

В редакции были получены сразу два письма из театра. Второе подписали все те, кто был записан в прениях под чертой, проведенной Малтыковым. А там, собственно, был записан весь коллектив театра. По второму письму и пришлось написать этот правдивый рассказ. Для большего реализма!..

Впервые я встретил Кыннак пять лет назад, на почте. Я взглянул на нее, и, наверное, сильно переменился в лице. Стоявшие со мной в очереди к окошку с надписью «До востребования» начали перешептываться, кто-то засмеялся…

Но чтобы все с самого начала было ясным, скажу несколько слов о себе. Я — художник, и, говорят, неплохой. Впрочем, я и сам такого же мнения. Мог ли я остаться равнодушным, увидев тогда Кыннак! Высокая, статная, с длинными черными косами, свежим матовым лицом… А глаза!.. Сначала ресницы были опущены. Но вот она подняла их, и я забыл свою фамилию. Хотите — верьте, хотите — нет. Минут пять прошло, пока я ее вспомнил… Да что там говорить! Вот взять холст и нарисовать Кыннак. Так, как она есть — в простой синей рабочей блузке с карманчиками. Мне это сразу пришло в голову.

И мне тогда повезло. Не прошло и недели, как я попал в гости к Кыннак. Оказывается, она была женой моего старого знакомого — Чары. Встретив меня на улице, Чары затащил меня к себе. Я словно остолбенел, увидев Кыннак… На этот раз она была в белой домашней кофте. В руках у нее была щетка, которой она сметала пыль. Но как она мила в этом простом наряде!

Я высказал свои чувства и хотел тут же начать рисовать. Я хотел ее изобразить за почтовым окошком с пачкой писем в руках — такой; какой увидел впервые.

Кыннак густо покраснела в ответ на мое предложение и стала еще очаровательней.

— Ну какая же я красивая, если у меня нет времени даже посидеть перед зеркалом! — ответила она и улыбнулась. «Было бы у меня время, я бы показала вам, какая я!» — говорила ее улыбка.

Прошло полгода. Я был очень занят все это время. Ездил в длительную командировку. Но у меня не выходила из головы женщина за почтовым окошком в синей блузе, с пачкой писем в руках. Это была моя светлая мечта. Мечта художника…

Но вот по возвращении из командировки я неожиданно столкнулся лицом к лицу с Кыннак в универмаге. На ней было ярко-лиловое шелковое платье с какой-то странной оторочкой. Она меня так поразила, эта оторочка, что я вначале не заметил даже, что у Кыннак уже нет кос…

— Что же вы не заходите к нам?.. — бойко сказала она. — Ведь вы хотели меня нарисовать!..

Я справился о ее здоровье, о службе.

— А, служба! — она пренебрежительно махнула рукой. — От работы можно быстро состариться!.. Я позавчера уволилась. Ведь Чары получил новое назначение!.. Как-то нехорошо: у такого ответственного работника и вдруг жена в каком-то почтовом окошке… А рисовать вы меня недели через две приходите: тогда увидите. Я вот взялась за себя!..