Ата Каушутов - Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник]

От души поблагодарив Куллы, Нязик-эдже, исполненная надежды, отправилась дальше.

Кузнец Баллы был уже немолод. Среднего роста, дородный, с бледным, одутловатым лицом, обрамленным черной бородкой, он держался очень важно и носил длинную белую рубаху и широченные белые штаны, с которыми не расставался с ранней весны до глубокой осени. В одном кармане у него всегда лежала гребенка, в другом — аптечная баночка, предметы, необходимые, на его взгляд, для ухода за бородой, которую он то и дело расчесывал и, чтобы придать ей блеск, смазывал вазелином.

Про этого кузнеца у нас в колхозе говорили, что он святоша. Причиной этому послужило отчасти то, что прежде Баллы был муллой. Когда же его топор в этом ремесле иступился, то есть, попросту говоря, стало его дело никому не нужным, избрал он себе другое занятие. Сперва начал насекать зубья у серпов, затем приделывать ушки к монетам для женских украшений, а затем наловчился и мотыги ковать. Теперь он уже работал кузнецом в нашем колхозе, но по-прежнему напускал на себя набожность, и поэтому, хотя он уже давно не был муллой, кличка «Мулла» так за ним и утвердилась.

Кузнец Баллы-мулла, наряду с прочими своими качествами, был еще непревзойденный хвастун. Стоило ему сделать кетмень, как его начинало распирать от гордости. Послушать его, так никто на свете не делал таких кетменей. Что говорить, кому не случалось похвалиться своим искусством, да и прихвастнуть ненароком, но все-таки можно поручиться, что кузнец Баллы-мулла в смысле самовосхваления не знал себе равных и легко вышел бы победителем из любого состязания хвастунов.

Нязик-эдже свернула с дороги в узенькую улочку и, пройдя вдоль дувала, зашла во двор кузницы.

— Привет тебе, дорогой мастер, — с поклоном молвила Нязик-эдже, став в дверях.

Баллы-мулла, оторвав глаза от кузнечного меха, хмуро глянул через плечо на почтенную Нязик и проворчал ответное приветствие. Потом, не обращая на нее больше внимания, стал сгребать угли. Раздув огонь, он подошел к наковальне и, вытирая пот со лба, спросил:

— Что тебе нужно, уважаемая?

— Да вот беда — кетмень сломался. Уж ты будь добр, дорогой мастер, почини поскорей, а то без кетменя сам понимаешь, никак невозможно.

— Ну что ж, оставь кетмень, завтра-послезавтра зайдешь.

Нязик-эдже прислонила кетмень к стене, переминаясь с ноги на ногу, стала припоминать советы Куллы. Сперва взгляд ее растерянно перебегал с предмета на предмет, а затем, подняв с земли новый кетмень, лежавший возле наковальни, она сделала вид, что внимательно рассматривает его со всех сторон.

— Вот это кетмень так кетмень! — воскликнула она с притворным восхищением. — Не иначе, как это ты его смастерил. Ну еще бы! Чьи же руки еще могут создать такое чудо! Вот хотелось бы мне иметь такой кетмень!

Баллы-мулла покосился на нее, но ничего не сказал, а Нязик-эдже принялась расхваливать кетмень еще пуще.

Наконец кузнец не выдержал.

— С благословения божия, я плохих вещей не делаю, — важно изрек он, надуваясь от спеси, как петух. — Погляди хоть на это ведро; если даже через сто лет из этого ведра выскочит дно, пусть и тогда глаза у меня выскочат.

— Вай, что за ведро! — подхватила Нязик-эдже. — Это всем ведрам — ведро… Какое там на сто лет — ты сделал его на веки вечные!

Не зная, что бы еще такое прибавить, Нязик-эдже огляделась кругом и заметила в углу кузнецы ржавый, сломанный велосипед.

— Неужели ты и такую старую рухлядь починить можешь? — вне себя от изумления произнесла Нязик-эдже и даже глаза вытаращила. Баллы-мулла самодовольно усмехнулся.

— Да из этой старой рухляди я сделаю такую машину, что она будет летать, как на крыльях.

— Ну, дорогой мастер, значит, правду про тебя говорят, что ты можешь оживить железо, вдохнуть в него душу. Да, дивлюсь я на Бибиджамал, подумать только — не оценить такого мужа, который стоит дороже золота… Другая на ее месте тебя бы на руках носила.

— Ох, почтенная Нязик-эдже, — с дрожью в голосе промолвил бывший мулла, — прошу тебя, не касайся этого больного для меня вопроса…

— И как это женщины не ценят того, что имеют, — словно не слыша его слов, продолжала лукавая Нязик-эдже. А другие-то — и молоденькие и хорошенькие, верно за счастье почли бы заполучить такого мужа…

Тут уж Баллы-мулла даже работу оставил.

— Дай-ка я посмотрю твой кетмень, добрая Нязик-эдже, — сказал он и, взяв кетмень, повертел его в руках. — Да тут и делать-то почти нечего.

— Конечно, конечно, для такого мастера, как ты, работа пустячная.

Кузнец выбил из кетменя черенок, раздул огонь и бросил кетмень в горн.

— А скажите мне, добрая Нязик-эдже, если бы я был холост, к какой девушке нашего аула посоветовала бы ты мне присвататься? — осторожно спросил он.

— Ну, что до этого… Разве мало у нас хороших девушек! А впрочем, есть одна… пожалуй, всех других краше.

— Дорогая Нязик-эдже, присядь здесь на кошму, выпей чайку с благословения божия, пока я буду чинить твой кетмень…

Баллы-мулла оставил мехи, подошел к двери, ведущей во внутренний дворик, и позвал игравшую во дворе дочку.

— Сбегай домой, принеси чаю и пиалу, — приказал он. — Да поживее.

— Спасибо, дорогой мастер, только мне чай-то пить недосуг, надо на окучивание поспеть, — сказала Нязик-эдже. — Ты уж почини, пожалуйста, поскорее мой кетмень.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал Баллы-мулла, снова берясь за мехи и добавил скороговоркой:

— Про какую это девушку повела ты речь, дорогая Нязик-эдже? Объясни пожалуйста. А я тем временем с благословения божия починю твой кетмень на славу.

— Зашла я в ковроткацкую артель — уж и не припомню сейчас, зачем, — начала Нязик-эдже, но тут дверь отворилась, и в кузницу вошла дочка кузнеца с чайником и пиалой в руках. Баллы-мулла приложил палец к губам, и Нязик-эдже умолкла на полуслове.

Девочка поставила на кошму чайник и пиалу и молча вышла. Нязик-эдже расположилась поудобнее, налила себе чаю и продолжала рассказ.

— Зашла я в артель и увидела там девушку не из нашего села. Красавица — глаз не отведешь. Стройная, как лошадка, косы — ниже пояса, а уж улыбка… От такой улыбки ночью станет светло, как днем…

Так расписывала неизвестную красавицу Нязик-эдже, а Баллы-мулла, слушая ее россказни, от волнения чуть не лишился рассудка. Он метался между горном и наковальней и бестолку хватался то за молот, то за клещи. Еле нашел в себе силы вымолвить:

— Ох, голубушка Нязик-эдже, ты словно заглянула мне в душу. Сдается мне, что ты говоришь про ту самую девушку, что видел я на днях, проходя мимо ковровой мастерской… Очень она мне приглянулась. Не знаешь ли ты, кто она такая?

— Знаю, как не знать. Это новый председатель артели, она неделю назад приехала к нам из района. Зовут ее Гюзель. Готов ли мой кетмень, дорогой мастер?