Йен Стюарт - Наука Плоского мира

– Она определенно позеленела, сэр. Думаю, это водоросли с ярко выраженной меланхолией.

– Там-то и произойдет что-нибудь этакое, помяните мои слова. Не знаю, что используется этим миром вместо нарративиума, но если мы где-то и найдем разумную жизнь, то именно на суше.

– И как ты определишь наличие разума? – ехидно поинтересовался Чудакулли. – В долгосрочной перспективе, я имею в виду?

– Наличие университетов – очень хороший признак, – ответил Декан, встретив всеобщее одобрение.

– Вы не думаете, что огонь или, к примеру, колесо могут послужить несколько более универсальным признаком? – осторожно поинтересовался Думминг.

– Нет, если ты сидишь в воде, – сказал Главный Философ. – Именно море там гвоздь программы, это я вам говорю. На суше же вообще ничего не происходит.

– Но в воде все тупо пожирают друг друга!

– Тогда я подожду и посмотрю, кто из них дотянет до конца обеда, – сказал Главный Философ.

– Нет, когда дело касается университетов, главное – суша, – возразил Декан. – Бумага под водой и пяти минут не продержится. Ты согласен, Библиотекарь?

Последний продолжал внимательно смотреть в вездескоп.

– У‑ук, – ответил он.

– Что он сказал? – спросил Чудакулли.

– Сказал, что, по его мнению, господин Главный Философ, скорее всего, прав, – перевел Думминг, подходя к вездескопу. – Ох, только взгляните на это …

У существа имелось по крайней мере пять глаз и десять щупалец, некоторые из которых оно использовало для того, чтобы стучать камнем по камню.

– Может, оно сооружает книжный шкаф? – спросил Чудакулли.

– Скорее всего, примитивное каменное укрытие, – сказал Думминг.

– Вот теперь-то дело пойдет, – сказал Главный Философ. – Как-никак частная собственность. Когда что-то принадлежит тебе, сразу же возникает желание это улучшить. Первый шажок по пути прогресса.

– Не уверен, что оно вообще может ходить, – заметил Думминг.

– Ну, значит, первый ползок, – бодро сказал Главный Философ, глядя, как камень выскальзывает из щупалец существа. – Мы обязаны ему помочь, – твердо заявил он. – В конце концов, если бы не мы, его бы там не было.

– Погоди-погоди, – сказал Профессор Современного Руносложения. – Он всего лишь строит себе домик. Птицы-шалашники сооружают гораздо более замысловатые гнезда, ведь так? А самцы кукушки часовой возводят для своих возлюбленных действующие часы, но никто же не станет утверждать, что они обладают интеллектом .

– Конечно нет, – ответил Декан. – Они же вечно ошибаются в цифрах, да и часы разваливаются через несколько месяцев, не говоря уже о том, что отстают на два часа в день. Как по мне, интеллектом такое никак не назовешь.

– А ты что скажешь, Руновед? – спросил Чудакулли.

– Почему бы нам опять не послать туда юного Ринсвинда с помощью этого… виртутамошнего костюма? Вместе с совочком и, скажем, иллюстрированным пособием по основам строительного дела?

– А они его увидят?

– Эээ… господа… – начал Думминг, продолжавший разглядывать мелководье в вездескоп.

– А действительно, почему бы и нет? – согласился Чудакулли.

– Эээ… там кто-то… это самое…

– Одно дело – разгонять планеты на миллионы лет, и совсем другое – одобрительно хлопнуть по спине нашего строителя, – сказал Декан. – Даже знай мы, где именно у него спина.

– Эээ… там что-то такое гребет, сэр! Что-то собирается плавать!

Наверное, это был самый тревожный предупреждающий крик со времен знаменитого: «Слушайте, а ничего, что реактор стал такого цвета?» Волшебники кинулись к вездескопу. Там действительно что-то гребло. И еще у него были сотни маленьких ножек.

СЛУЧАЙ СЫГРАЛ КУДА БОЛЕЕ ЗНАЧИТЕЛЬНУЮ, чем нам представляется, роль в нашем появлении на Земле. Мы с вами не только не являемся вершиной эволюции, нас вообще могло бы не быть. Если бы жизнь пошла не по тому извилистому пути, который привел к нашему возникновению, она вполне могла бы прийти к чему-нибудь другому. К разумным крабам, например. Или к головастым медузам, которые сейчас вовсю плели бы свои коварные сети.

Мы не имеем ни малейшего понятия, сколько перспективных видов было уничтожено внезапными засухами, истощением какого-либо жизненно важного ресурса, метеоритными дождями или столкновением с кометой. Все, что от них в результате осталось, это кое-какие окаменелости. Если мы внимательно изучим палеонтологическое наследие, то обнаружим некий неясный узор: тенденцию к постоянному усложнению. Причем многие из наиболее значительных эволюционных новаций, похоже, были вызваны крупными катастрофами…

Когда мы смотрим на современные организмы, некоторые из них кажутся нам проще, некоторые – сложнее. Скажем, таракан выглядит куда безыскуснее слона. Отсюда мы делаем вывод, что таракан – «примитивный», а слон – «сложный», и на этом основании начинаем рассуждать о «высших» и «низших» организмах. Мы также исходим из того, что жизнь эволюционировала, а значит, современные организмы должны иметь более примитивных предков. Если мы не будем особенно аккуратны в суждениях, мы можем сделать вывод, что современные «примитивные» организмы являются предками современных же «высокоорганизованных». Так, мы говорим, что предками людей являются животные, похожие на человекообразных обезьян, из чего заключаем, что шимпанзе примитивнее нас.

Однако в этом случае мы смешиваем две совершенно различные вещи. Одно дело систематизирование современных организмов по уровню сложности, и совсем другое – нахождение зависимости по времени их возникновения: современные организмы, их предки, предки предков и так далее. Хотя современный таракан, возможно, и примитивнее слона, в смысле – он проще устроен, это не означает, что таракан – чей-то древний примитивный предок. Ведь этого просто не может быть. Наш современный таракан – предприимчив, он идет в ногу со временем и готов бросить вызов новому тысячелетию.

Хотя ископаемые тараканы выглядят точно так же, как современные, они существовали в совершенно иных условиях. То, что позволяло тебе быть успешным тараканом мелового периода, может сильно отличаться от того, что пригодится тебе в наши дни. Например, ДНК тогдашнего таракана должна была сильно отличаться от ДНК современного, ведь в изменившихся условиях твоим генам «приходится бежать со всех ног», чтобы ты «остался на месте», то есть чтобы твое тело сохранило прежнюю форму.

Картина эволюции, нарисованная теоретиками, напоминает ветвистое дерево, по которому время, словно древесный сок, поднимается от корней, уходящих на 4 миллиарда лет назад, к самым тонким веточкам на вершине, символизирующим настоящее. Каждый его сук, каждая ветка или побег – это отдельный биологический вид, и все они устремлены ввысь. Это древо жизни прекрасно иллюстрирует одну из ключевых особенностей эволюции: если ветка однажды расщепляется, она уже не воссоединится. Биологические виды расходятся, чтобы никогда больше не сойтись вновь.