Джин Ву - Алый дворец

Одетые в красные и золотые наряды, гребцы синхронно взмахивали веслами, и расписанные всеми возможными цветами лодки в форме драконов скользили по спокойной глади. В хвосте лодки торжественно вытянулись барабанщики. Они отбивали ритм, подобно сердцу, разгонявшему кровь в теле человека, и этому гулкому стуку подчинялся весь экипаж. Удар – взмах весел. Еще удар – взмах. Издалека казалось, что длинный чешуйчатый дракон рассекает воду своими когтями.

День стоял по-праздничному солнечный. Улицы полнились теплом и запахом цзунцзы – клейкого риса, завернутого в бамбуковый лист.

В провинции Шаньси рек было мало, и предки семьи Шань основали Дворец Уфэн средь горных вершин. Поэтому Умэй, почти не покидавшая дом, никогда не видела праздника Дуаньу.

– Этот рис отвратителен. – проворчал Чжан Юн, сворачивая цзунцзы и пряча в рукавах.

Они брели по неширокой улочке вдоль канала. Сяо Сяо с удовольствием поедала все, что давала ей Умэй, подобно преданной собачонке, готовой и свинец проглотить из рук хозяина. По левую руку от них две драконьих лодки, загруженные по сорок человек каждая, тянули в разные стороны канат. Плеск бешено работающих весел заглушало возбужденное улюлюканье толпы и бой барабанов. Справа выстроились лавки бойких торгашей с горящими предчувствием скорой наживы глазами. Их алчные похвалы товару перекрикивали даже барабаны.

Умэй чувствовала себя так, будто выпила кувшин уксуса. Она ненавидела шумную беснующуюся толпу, но куда больше ярости в ней вызывал собственный внешний вид. Посланные матерью служанки подняли ее до рассвета, чтобы отдраить, причесать и обрядить, как фарфоровую куклу. Мать хотела, чтобы сегодня Умэй «совершенно очаровала господина Ли, да так, чтобы он и думать забыл о существовании других женщин». Умэй покорно кивнула, придержав при себе сомнения относительно своего обаяния.

Поддаваясь на уговоры лавочников, она покупала сладости, но они не поднимали ей настроения и не отпугивали тошноту, а потому, едва тронутые, тут же оказывались в руках Сяо Сяо.

– В чем радость потеть и махать веслами по такой жаре? – спросила Сяо Сяо. – Какие странные! Человек утопился, а они на лодках от счастья гоняются. Хорошо еще, что не бросают в воду еду и не льют вино – только речных тварей бы приманили! 33 33 Речь идет об утопившемся поэте Цюй Юане. Народ, любивший его, на лодках искал в воде тело поэта. Чтобы отпугнуть злых духов, лодки были сделаны в форме драконов. Люди также бросали в воду еду и лили вино.

Умэй посмотрела на напряженные, раскрасневшиеся лица гребцов и подумала, что предпочла бы сидеть там.

На центральной улице, там, где река расширялась и достигала почти сотню чжан, были возведены подмостки под навесом из нежно-персикового шелка с узором из цветов. На низких столиках слуги разложили фрукты и кувшины с вином. И треклятые цзунцзы.

В самом центре расположились главы Шань и Ли, рядом – их жены. Следующие места отводились сыновьям, по краям полукруга сидели дочери. Си-эр и Янь-эр обрядились в свои самые вычурные и броские наряды (Умэй через тонкие стены прекрасно слышала, как они едва не подрались за них). Ли Хуахуа и Ли Сяосин выглядели скромнее и вели себя тише. В их поведении ощущалась степенная и благородная манера, которую так старалась привить – безрезультатно – своим дочерям Шань Бучжэнь. Братья Умэй, Шань Чангэн и Шань Цисюань, делали вид, что поглощены подготовкой к самому зрелищному заплыву этого дня, изредка перебрасываясь скупыми фразами. Кайсинь что-то увлеченно рассказывал Сидао, и занесенная рука с чаркой застыла на полпути. Сидао слушал молча, иногда кивая, и неторопливо подцеплял палочками рис.

Кайсинь наконец замолчал, осушил чарку и поднял глаза. Увидев Умэй, он вдруг закашлялся. Сидао похлопал его по спине.

Отношения братьев простыми было не назвать. Разные, как курица и утка, они совсем не понимали друг друга. Но любили.

На днях Умэй стала свидетельницей ссоры между ними.

Она прогуливалась по Дворцу Мэйхуа, когда услышала отчаянное:

– Не хочу!

Узнав голос, Умэй поспешила узнать, что происходит. Сяо Сяо спешно семенила следом, как привязанная.

На площадке напротив друг друга стояли Сидао и Кайсинь. Первый дымился от ярости, у второго же вид был крайне решительный. Между ними лежал предмет раздора – меч Кайсиня.

– Я ненавижу это! Не заставляй меня! – почти кричал Кайсинь. – Не думай, что, раз родился на шесть лет раньше, можешь командовать!

– Как ты можешь быть таким наивным, чтобы не понимать?! Детство кончилось, родители будут рядом не всегда, ты должен уметь защитить себя!

– От кого?! Кто может нам навредить? Другие Дворцы? Что они нам сделают – сожгут поместье и убьют всех здесь?!

Умэй не стала вмешиваться, но вечером, наткнувшись на Кайсиня в саду, не преминула заметить:

– Младшему господину Ли не стоит спорить со старшими. Они добра желают.

– Они желают отобрать лучшие годы моей молодости!

– Не будете усердно трудиться сейчас, потом будете жалеть.

– Нам если сегодня не веселиться, с лунами дни уйдут безвозвратно 34 34 Из «Песен царства Тан» пер. Л. Эйдлина . – продекламировал Кайсинь.

Умэй в долгу не осталась:

– Но надо не гнаться за наслажденьем, а думать всегда о собственном долге 35 35 Там же . Эти строки идут следом, но молодой господин, кажется, оставил их без внимания.

Очнувшись от воспоминаний, Умей прошла на платформу.

Между Кайсинем и Хуахуа пустовал один столик. Умэй поняла, что это место – как можно ближе к старшему господину Ли – выклянчила для нее мать. Она опустилась за него, Сяо Сяо устроилась за ее спиной, готовая выполнить любую прихоть госпожи. Чжан Юна подозвал к себе Шань Лиши. Сказав ему что-то приветливое, он усадил старшего ученика чуть позади себя. Умэй смотрела на них и думала, что отец никогда не улыбался ей так, как Чжан Юну. Никогда не смотрел на нее так – с гордостью и одобрением, и неважно, как упорно она старалась. Что-то похожее на ревность и злость зашевелилось в ней, и она не заметила, что Кайсинь придвинулся к ней ближе и наполняет ее чарку рисовым вином.

– Госпожа Шань сегодня ослепительна, как первое цветение сливы. – улыбнулся он. – Уверен, ни один поэт, если он не слеп, не смог бы удержаться и не воспеть ее красоты.

Умэй лукаво прищурилась.

– Что, выпил вина – и мир стал краше?

Кайсинь беззвучно рассмеялся.

– А раз и небо, и земля так любят честное вино – то собутыльникам моим стыдиться было бы грешно. 36 36 Ли Бо, поэт эпохи Тан.

Умэй сделала вид, что ее очень занимает представление.

С подмостков открывался прекрасный вид на речные просторы. Драконьи лодки мерно покачивались, подталкиваемые легкой рябью. Торжественно громыхали барабаны. Мимо проплывали лодки, не участвовавшие в соревновании. Короткие и вместившие в себе всего с полдесятка человек, они были украшены паланкинами, лентами, красными с золотой вышивкой знаменами. Мощные драконьи головы грозно распахивали пасть.