Алексей Морозов - Философское Масло

– Давай, давай, поднимайся, пошли!

– Что это было?

– Ничего не было. Ты ничего не видел, и никому не рассказывай. Вставай, Матанай, мотаем отсюда быстрее!

– Дядя Трепиль! Ты их околдовал, что ли?

– Ну да. Я же всё-таки колдун… Я что, тебе не говорил, что ли?

– Не-ет… Так чего же ты менестрельствуешь? Колдовал бы, сидел себе в башне.

– В башне… чтоб в башне засесть и большим колдуном стать, не одну сотню лавей надо сперва затратить. На команду поддержки, слухораспускателей, агентов, … ещё рассказчиков, пранадоноров, взятки, заинтересованность, охрану, разведку и т.д. А по мелочи, с купцами и крестьянами, много не заработать: то нельзя, другое нельзя… Вот что сейчас я сделал – в просторечии «затормозка» – у нас в Ойломоне карается, и очень жестоко. Как злонамеренное колдовство. Приворотить тоже нельзя, тоже оно… Можно сказать, только лечить и можно. А крестьянин по мелочи лечиться не любит, экономит. А не по мелочи – уже вряд ли получится, только авторитет терять. На менестрельстве чаще заработать получается. Да мне ещё больно нравится петь, играть, выступать… Есть в этом особое удовольствие.

– А колдовать не нравится?

– Тоже нравится. Мне и то и то нравится… И ещё женщины нравятся, вино, покушать вкусно… А также солнышко, травка, с умными людьми поговорить! Я вообще многогранная личность!

За этими разговорами друзья углубились в лес и по большой дуге обошли деревеньку.

– Дядя Трепиль, а ведь это же мама нашего разбойника была?

– Конечно! Я сперва не сообразил: не думал, что есть такие дураки, чтобы прямо, можно сказать, за порогом прохожих грабить. А вот, оказывается, есть!

– Хорошо… А то я у неё картошку прихватил. Они же всё равно сами воры?

– Молодец, Матанка! Очень кстати, нынче нам в лесу ночевать придётся.

Из осторожности отошли далеко за деревню, и глубоко в лесу зарылись в непролазные кусты. Там и устроились. Умаявшийся Матан сразу заснул как убитый, а к Трепилю пришло вдохновение. Под утро родилась новая песня:

По миру отчаянный парень ходил,

Весёлым он был менестрелем.

Баллады слагал и красоток любил.

Играл на своей лабаэле.

Припев: О тырси кумырзи халли ахой

Пой, лабаэла, пой!

И в зной, и в грозу, и студёной порой

Унынию не предавался.

Он грелся вином и питался водой,

Дырявым плащом укрывался.

О тырси кумырзи ип марелай

Играй, лабаэла, играй!

Но как-то однажды весенней порой,

Когда мир так свеж и прекрасен,

Пред ним появился разбойник лесной

И облик его был ужасен!

Как бочка башка, как арбуз кулаки,

И тело как у элефанта,

Ужасную пасть распирают клыки.

Ничто не спасёт музыканта!

О тырси кумырзи халли ахой

Что делать нам с этой бедой!

И заорал тот ужасный злодей:

Коль хочешь остаться ты целым –

Отдай всё что есть в котомке твоей,

Отдай мне твою лабаэлу!

Камения, злато и деньги, коль хошь,

Себе забирай, не жалею.

Но лишь лабаэлу мою ты не трожь!

Я жить без неё не умею.

Печалясь и радуясь с ней я прошёл

Всю землю от края до края.

Я был с ней и весел, и счастлив, и зол –

Она мне подруга родная.

О тырси кумырзи халли ахой

Всегда лабаэла со мной!

Но жалости, братцы, не знал никакой

Злодей, и топор свой достал –

"Тогда распрощайся с своей головой!"

И яростно им замахал.

О тырси кумырзи баниторо э

Выпущу кровь я тебе!

Но менестрель уже не сплоховал

И от топора не погиб.

Он быстро большую дубину поднял

И ей негодяя зашиб.

О тырси кумырзи, звени струна

Не жаль его нам нихрена.

И дальше по миру пошёл музыкант

И громко душа его пела.

И славя отвагу его и талант

Звенела его лабаэла.

О тырси кумырзи ахита ини

Звени, лабаэла, звени.

О тырси кумырзи неха дирэй

Налей музыканту, налей!

На следующий день вышли на большую дорогу до Крекена.

Народу вокруг стало больше. Шли навстречу, обгоняли, ехали на телегах, верхом. Встречались и благородные господа, с оружием и сопровождающими. В общем, разбойников можно было не опасаться.

Ночевали уже только в тавернах. Тут колдун-менестрель и развернулся во всю свою многогранную личность, особенно в отношении гостиничных девочек. Неискушённый деревенский паренёк спервоначала был просто шокирован таким непотребством, но быстро свыкся. Теперь его больше беспокоило то, как быстро улетают при такой жизни денежки. Трепиль, правда, весьма успешно зарабатывал выступлениями, так что не беднели. Однако Мату всё равно хотелось экономии.

До Крекена оставалось не более пары дней ходу. Остановились в таверне, которая даже имела собственное название – «Мягкий отдых». Трепиль делал два дела сразу – исполнял балладу о доблестном рыцаре Кесеке и клеился к весёлой Цитке, которая работала здесь разносчицей. Цитка не была профессионалкой любовного ремесла, а скорее подрабатывала под настроение, к тому же конкуренции в «Мягком отдыхе» у неё не было, так что успех был не гарантирован. Однако всё складывалось вроде успешно. Основную массу сидевших в общем зале составляли почтенные мужички с жёнами и детьми – не соперники. В тёмном углу забилась бригада из четверых сильно помятых непонятно каких дел мастеров. Этих не то что Цитка – даже подвиги Кесека не интересовали. И ещё присутствовал совсем убогий крестьянин – настолько жалкий оборванец, что даже было удивительно, как это он отважился заплатить за ночёвку. Был он грязен и бос, из одежды имел лишь большой заскорузлый подгузник да на диво пыльную рубаху-распашонку. Обеими руками к груди голодранец прижимал котомку, которой, как видно, очень дорожил. Котомка имела такой вид, что даже коснуться её нормальному человеку было бы противно. На середине эпизода, когда благородный Кесек выручал короля со дна моря, крестьянин куда-то незаметно убрался.

Трепиль допел до момента, когда растроганный король горячо благодарил отважного рыцаря, но не стал продолжать бесконечную балладу. Собрав монетки и насладившись интересом слушателей, он затянул «Благоуханный томный вечер». Мужики поскучнели, глаза дам увлажнились.

Благоуханный томный вечер

Нам негу знойную без устали дарит

И дивном сквере, предвкушая наши сладостные встречи

О совершенстве вашем роза с розой говорит…

Цитка вздохнула и присела рядышком. Трепиль, не переставая играть, умудрился её как будто бы даже облапать. К концу романса менестрель, не сказав девушке ни слова, можно сказать, практически договорился.

Вдруг откуда-то из таверновых глубин снова выполз уже было пропавший обормот. То ли «Вечер» на него так подействовал, то ли ещё чего произошло, но беднягу прямо трясло от тяжёлой похоти. Окинув пытливым горящим взором крестьянских жён, бедолага на негнущихся ногах устремился к единственно возможной Цитке.