Сильвия Лайм - Умоляй, ведьма. Часть 2

Дрейгон не ответил.

Все то время, когда черная эпитафия звучала в воздухе, он искал выход из сложившейся ситуации. Он не хотел умирать. И пускай из его жизни исчезла большая часть красок, смерть не стала казаться ему более привлекательной.

– Жизнь – это высшее благо, не так ли? – спросил он тогда у Джоксара, уловив в последний момент, как тот удивленно приподнял бровь.

Во взгляде короля читалось: «И что же еще ты можешь сделать, черный колдун, чтобы сохранить свое высшее благо?»

Действительно. Что еще он мог сделать? Ведь слова смертоносного желания уже прозвучали:

«Смерть Дрейгону из рода Ранвидаль…»

Антрацитовый принц улыбнулся, а затем в самую последнюю секунду перед тем, как кровавый поток магии накрыл его, ударил ладонью по той самой каменной горгулье на перилах балкона и произнес:

А когда убрал ладонь, на его коже осталась кровавая полоса, оставшаяся от пореза об острые бока статуи. В тот же миг каменная горгулья очнулась.

А багряный поток убийственной магии остановился в сантиметре от удара.

– Принимаю твою клятву, безымянный ворон, – низко и рокочуще проговорила статуя, поднимая коготь и в ответ прочерчивая на своей каменной ладони разрез, из которого тут же хлынул огонь. – Ты станешь человеком вновь, когда вернешь мне Искру Огня.

А затем пламенно-желтые глаза каменного существа снова погасли, превратив ее обратно в часть диковинного украшения замка.

Дрейгон повернулся последний раз к Всевидящему оку и улыбнулся брату, который смотрел на него широко раскрытыми глазами, полными бешенства.

Он видел, что кровавый поток остановился на крошечном расстоянии от удара. А теперь и вовсе начал развеиваться.

– Но ка-а-ак?! – закричал король, вцепившись в волосы и вытягивая их в стороны. – Какого дохлого дракона ты еще жив?!

Он даже оглянулся на собственных колдунов, чьи тела сейчас лежали разбросанными вокруг него в нелепых, неестественных позах. Как будто сомневался, что они действительно мертвы.

Но уж тут вариантов быть не могло: алые разводы на белоснежной одежде говорили сами за себя. Как и крупные лужи крови, от которых уже было некуда деться.

Но Джоксар словно не замечал, как его ноги хлюпают в липкой жиже, продолжая топать и кричать:

– Почему, раздери тебя дракон Рока, ты еще жив?!

А Дрейгон вдруг поднял руки, на глазах начинающие чернеть и вытягиваться. Опустил голову, взметнув водопад черных как ночь волос, превращающихся в перья. А когда вновь взглянул на своего брата изумрудно-зелеными глазами ворона, хрипло каркнул так, что его голос разнесся на всю округу, сотрясая стены Антрацитового замка:

– Я больше не Дрейгон из рода Ранвидаль. Я – ворон. – Взмахнул огромными мощными крыльями и взмыл в небо.

И в тот же миг магия черной эпитафии окончательно развеялась.

Двенадцать колдунов погибли напрасно.

Антрацитовый принц остался жив.

Дрейгон закрыл глаза, на миг утопая в воспоминаниях прошлого, а затем негромко проговорил, продолжая прерванный разговор с горгульей Рока:

– Ты всегда улавливала отголоски моих мыслей, Хьельгвирана, но не сегодня.

Тяжелые каменные веки статуи снова с хрустом открылись, желтые глаза слабо полыхнули.

– Вот как? – переспросила она. – Что же терзает тебя сегодня, Антрацитовый принц?

Дрейгон молчал. Смотрел перед собой в черноту лунной ночи и не знал, что ответить.

Беспокоило ли его что-то?

Если бы он ответил «да», это означало бы, что он чувствует .

А это было слишком сильно сказано. Под ребрами оставалось холодно.

Но Дрейгон не мог не признать и того, что с появлением Мартеллы в его жизни что-то изменилось. И теперь он ощущал себя странно. Каждый раз, когда он находился в обществе этой вздорной недоведьмы, которую проще было бы придушить, чем научить колдовать, ему… становилось интересно.

Интересно жить.

А это было уже из ряда вон для человека, лишенного сердца, души и даже имени.

Поэтому он продолжал молчать и смотреть вдаль.

– А… понимаю, – вдруг проговорила горгулья, хрустя камнями где-то у себя в горле. И тоже взглянула вдаль. Но ненадолго, потому что почти сразу она повернула голову в сторону покоев Мартеллы Довилье.

Дрейгон вздрогнул и даже слегка нахмурился.

Он хотел бы знать, что именно там поняла Хьельгвирана. Настолько хотел знать, что его это начало нервировать.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он наконец после продолжительного молчания, в течение которого проклятая горгулья отказывалась заканчивать свою мысль. – Что я влюбился? Ты сама отобрала у меня возможность любить, заменив ее Искрой Огня. Я больше этого не умею.

Он ждал какого угодно ответа, но не того, что горгулья затрясется и из ее клыкастого рта донесется скрипучий смех.

– Я не лишала тебя возможности любить, – ответила она, взглянув на него жгучими горящими глазами. – Я лишь превратила огонь твоего сердца в Искру дракона Рока. Причем я сделала это бескорыстно, только из любви к тебе.

Дрейгон недобро усмехнулся, повернувшись к демону огня.

– Бескорыстно? Ты надеялась, что я влюблюсь и сгорю изнутри, а моя душа достанется тебе. Таково условие договора.

– Что поделаешь, если у тебя была такая красивая душа, – улыбнулась Хьельгвирана, и из-под каменных губ мелькнули черные клыки. Однако уже через мгновение улыбка исчезла с ее морды, и она продолжила: – Жаль только, что ты заключил новый договор, Антрацитовый принц. И выбрал для этого Лашкарахеста. Старый паук омерзителен даже для нас. А ты отдал ему все то хорошее, что у тебя было. Теперь ты уже не тот, что прежде. Таким ты нравишься мне гораздо меньше.

Дрейгон мрачно усмехнулся.

– Даже не знаю, радоваться или нет. То, что я перестал нравиться демону Огня, явно стоит как минимум отметить.

– Зря ты так думаешь, – немного обиженно проговорила статуя. – Я никогда не желала тебе зла.

– Ну само собой…

Хьельгвирана бросила еще один обиженный взгляд на колдуна и вдруг, склонив голову набок, спросила:

– Тебе почти удалось сбросить оковы нашего с тобой последнего кровавого договора, не так ли?

На этот раз Дрейгон улыбнулся. Затем поднял руку, перебирая пальцами в воздухе. Сперва казалось, что он просто дурачится или что-то вроде того, но спустя пару мгновений в его ладони появились две багряные цепочки, идущие к самому его сердцу. Одна цепь была чуть потолще, другая же, казалось, истаивала на глазах.

– Вот договор с тобой, – подергал он пальцем ту, что была тоньше, – а вот – с Мартеллой.

Последняя, более серьезная связь блеснула серебром и внезапно материализовалась полностью. Тогда стало видно, как она тяжело провисает вниз, будто настоящая, и уходит концом за черту балкона. Туда, где как раз располагалось окно спальни Мартеллы Довилье.