Блэки Хол - Sindroma unicuma. Finalizi (СИ)

Наверное, сказалось вслух.

- Твоей вины нет, - ответил серьезно Мэл. - Ты как лакмусовая бумажка проявляешь в окружающих плохие или хорошие качества.

- Хорошие качества незаметны, а плохие отражаются на мне. Штице чуть не изувечила, Касторскому страсть как хотелось подрессировать, в "Вулкано" едва не сожгли.

- Эва, я приложу все усилия, чтобы оградить тебя от неприятностей, - сказал Мэл. - Но ты сама им потворствуешь. Зачем-то пригласила Рябушкина в общежитие. А ведь я предупреждал относительно него.

- Мне хочется, чтобы Петя остался в институте, - пробормотала я, глядя на пластиковую бутылку, болтающуюся на волнах.

- Он должен осознать, - отозвался Мэл резко. - Пожалей ты Рябушкина, и он ничему не научится. Видишь, ему не хватало денег на хорошую жизнь. Полюбив семгу и красную икру, начинаешь воротить нос от кильки и мойвы. Кстати, из Рябушкина вышел никчемный вор. Я бы на его месте подложил артефакт в твою сумку и забрал бы, когда ты вынесла из института. Обычно таким образом выбирают лопухов-курьеров.

- Как бы он подложил, если мы с тобой постоянно вместе? - удивилась я.

- Так же, как попал в общежитие, когда я уехал, - заметил Мэл, вызвав мое смущение. Ведь я доверяла Пете. Я верила чемпиону и сейчас. Парень творил глупости не со зла. - Радуйся, что котелок Рябушкина варит туго, и по каким-то причинам спортсмен пошел провальным путем. Наверное, благодаря твоему дару, - хмыкнул он.

- Значит, ты все-таки поверил Альрику?

- Ну, скажем так... Я примерил к себе его гипотезу.

- Мэл, если я заставила тебя быть вместе... Прости. Не хочу удерживать насильно.

Он обнял меня и прислонился нос к носу. Мой - холодный, его - горячий.

- Замерзла, - констатировал и создал сверху теплый колпак. - Ты так и не поняла концепцию теории символистика. Эва... Я хотел быть с тобой с первой же минуты, как увидел. Хотел и боролся. "Нельзя, - говорил себе. - Кто ты и кто она?"... Заставлял, приказывал, пытался забыть... Но чем дальше, тем становилось хуже. Символистик прав. Желание жгло. Выедало кислотой. Ворочалось где-то в груди, отравляло неисполненностью. Подгоняло... Неудовлетворенное желание... А сейчас оно выполнилось, - улыбнулся он. - И теперь вот здесь - штиль, - положил мою ладонь к себе на грудь, у сердца. - Так что, Эва, если бы ты продолжила играть в кошки-мышки, я доконал бы тебя, себя, всех вокруг... Я не дал бы спокойной жизни ни тебе, ни себе, пока не добился бы своего. У меня, сама знаешь, терпения с гулькин нос. Что захотел - то беру, не раздумывая, и уже не отпускаю.

Приятно, что ни говори. Согревает не хуже теплого колпака над головами.

Мы помолчали.

- Что за опыты по материальному переносу? - спросил недовольно Мэл.

Ишь ты, вспомнил случайно оброненную фразу.

Я объяснила, когда и при каких обстоятельствах стала свидетельницей научного прорыва.

- Чтобы никаких опытов, - заявил он беспрекословным тоном. - И никаких символистиков. Вот он где у меня, - провел ребром ладони по шее.

Дождь опять зарядил мелкой моросью.

- Альрик рассказал о побережье много интересного, - поежилась я зябко. - Очень ценная информация. О каком родственнике он упомянул?

- Мой двоюродный дед. Комендант побережья в первые годы существования, - ответил Мэл. - Он делился со мной немногим. Я не знал о прививках. И о Гобуле не знал.

- А о долге?

- Знал. В нашем доме часть прислуги набирают с побережья. Неплохо, да? - хмыкнул он. - Платить не нужно. Только кормежка и одежда. Три года. Читай людей слева направо, внушай им что угодно...

Моя мама могла работать в доме Мелёшина-старшего. Я могла намывать там полы. А могла и не удостоиться высокой чести. Отправили бы в закрытую лабораторию, чтобы отрабатывать заклинания, например, deformi*.

Меня затрясло.

- И ты внушал? Читал мысли?

- Я не умею, - отрезал Мэл, нахмурившись. - Кроме того, не особо разделял тех, кто работал по найму, а кто - из-за долга.

К парапету набережной прибило волнами ветку с набухшими почками. Столица готовилась к взрыву юной зелени.

- Помню, отец приехал на побережье и попросил маму о разводе. Она согласилась, и он забрал меня на Большую землю. Сюда.

- Он спас тебя от уплаты долга. По-своему спас.

- Предлагаешь поблагодарить? - бросила я едко. - И тогда, и сейчас он считает меня ничтожеством. Каторжанская дрянь, бестолочь, недоумок... Думаешь, приятно слушать? Называй человека изо дня в день свиньей, и он начнет хрюкать.

- Перебор, не спорю, - согласился Мэл. - Но он воспитывал в тебе...

- ... бойца, - прервала его. - Знаю-знаю. Спасибо папуле за счастливое детство.

- Наверное, он тоже находился под влиянием дара. Отец заставлял тебя держаться настороже, всего бояться. Если бы он сюсюкал, заваливал заботой и обеспеченной жизнью, ты расслабилась бы и дала промашку. Сытость замусоливает глаза. Пропадает чувство опасности. А ты выжила и не сдалась. Научилась конспирироваться во враждебном мире.

Скорее, враждебный мир представить не мог, что его надуют самым наглым образом, и афера узаконится, став величайшей авантюрой века. Я - единственная слепая, которая не видит волны и получает за это неслыханные бонусы.

- Мне даже болеть не разрешалось, чтобы не загреметь в больницу!

- Риск того стоил, - заключил Мэл. - Ты получила блага, о которых никогда не узнала бы, оставшись на западном побережье: ходишь свободно по улицам, носишь дефенсор*, изучаешь висорику. Ты имеешь право обижаться на отца, а я понимаю его.

Обижаться? Да я ненавижу родителя! Он выбрал жестокие воспитательные меры не ради моего счастья, а потому что сомневался. Думал, не справлюсь, не осилю, и притворство с поддельным висоратством раскроют. Но в дилемме "уплатить долг отечеству и прозябать в диком краю на задворках страны или прятаться по углам висоратского мира незаметной, но свободной тенью" Мэл встал на сторону отца.

- Почему ты не рассказывал о побережье? - повернулась к нему. - Знал и не говорил. Возможно, твой дед знает о моей маме.

Мэл долго молчал.

- До недавнего времени я не особо вникал в тонкости политического устройства. Моя жизнь текла с другой скоростью и на иных уровнях. Меня не заботило существование какого-то побережья. Единственное, что внушали нам с детства, и что усвоилось на уроках истории, - там живут преступники, отбросы, отщепенцы. Они заслужили наказание, и долг - малая часть того, что они обязаны вернуть стране, которую предали. А когда мы с тобой... Когда ты сказала, что родилась там... Ведь ты могла работать прислугой под крылышком Рубли. Или уплатила бы долг иначе, - его передернуло. - Зачем тебе знать об этом? Я не смог рассказать. Прости.

- А твой отец и дед? Неужели они спокойно отнеслись к известию о матери-каторжанке?

- Им проще. Дед был лично знаком со многими из участников восстания и до сей поры отзывается о них с уважением.