Светлана Багдерина - Новейшая история

Мечеслав нахмурился. Разметая что-то очень важное, на грани восприятия кружили корично-шафранные ветра.

— Я хотел сказать… сказать…

— Может, что вы очень заняты и должны уйти? — вкрадчиво промурлыкала летописица.

Царь попытался вспомнить, но ощущение было такое, будто плыл по реке патоки против течения:

— Нет… не это… — неуверенно покачал он головой.

— Тогда что я отнимаю ваше драгоценное время? — Алия шагнула к нему, и пряное кольцо ветров сузилось до размеров колодезного сруба, отсекая и то, что было ясно и понятно секундой ранее — и оставляя во всем Белом Свете только их двоих.

Мечеслав сглотнул пересохшим горлом. Взгляд, через силу отведенный от зеленых очей гостьи упал вниз — в ее корсаж — да там и застрял.

— Нет!.. Я… я… хотел сказать… сказать… — он стиснул зубы, усилием воли стряхивая липкий морок соблазна, вспоминая, приводя мысли в порядок — и изо всех сил желая прыгнуть сейчас с моста в речку Постолку — или хотя бы в самый глубокий сугроб царства Костей: — Я хотел… сказать… что прошу… меня простить… но…

Тонкие сильные пальцы вырвали пробку из пузырька, аромат корицы и шафрана мгновенно смешался с резким амбре гвоздики — и царь покачнулся, словно от удара, судорожно хватая воздух ртом.

— Так что же вы хотели сказать, мой государь? — гостья дотронулась длинными холодными пальцами до запястья Мечеслава и приблизилась к нему на расстояние дыхания. Он закашлялся — то ли от резкого запаха бхайпурских пряностей, то ли от внезапно захлестнувших его чувств, покачнулся, роняя мешок и хватаясь за голову…

Коридор перед глазами перестал кружить в такт пряным ветрам и остановился. Подумав еще немного, он перевернулся на сто восемьдесят градусов. Пол и потолок заняли архитектором им отведенное место.

— Я… кажется… кажется… — хрипло выдохнул царь.

— Вы хотели сказать, что сожалеете о чем-то, — мягко напомнила летописица.

— Да! — расфокусированный взгляд Мечеслава понемногу прояснялся. — Да, конечно же! Я хотел сказать, что сожалею о том, что не могу поведать для вашего трактата… ничего о своих предках и истории рода… только о временах Костея… Память возвращается ко мне не так скоро… и то не воспоминаниями, а навыками… вроде фехтования… умения ездить верхом… еды столовыми приборами…

Гостья выдохнула, словно с облегчением:

— Действительно, очень жаль — но поправимо. Я могу компенсировать это работой с архивами, ваше величество, — не выпуская его руки, проговорила она. — Не надо переживать. Продолжим лучше нашу экскурсию. Мне так не терпится увидеть ее венец — главную достопримечательность вашего дворца, о которой слухами Белый Свет полнится.

— То есть Малахая? — недоуменно нахмурился Мечеслав. — Но он в спячке, его до весны лучше не беспокоить.

Низкий грудной смех Алии прокатился по пустынному коридору, отправляя в паломничество по коже царя миллионы оголтелых мурашек.

— Мужчины с чувством юмора всегда были моей слабостью.

Мечеслав недоуменно приподнял брови, ожидая узнать, как сей факт может относиться к медвежонку — и почувствовал, как ледяные пальцы гостьи стиснули его запястье почти до боли. Короткое странное слово слетело с ее губ — и корица, шафран и гвоздика слепились в один непередаваемый запах, расширились, заполняя собой весь мир, пропали на мгновенье… и вдруг ударили в лицо, точно порыв ураганного ветра. Царь содрогнулся от внезапного приступа удушья, факел выпал из рук, а сам он, будто и впрямь отброшенный шквалом, налетел спиной на стену.

— Я хочу увидеть Пламя Сердца Земли, мой милый венценосец, — летописица подошла вплотную, заглянула ему в глаза — и словно темные воды лесного омута расступились, принимая его, безвольного и почти бесчувственного, в холодные вечные объятья. — Так мы идем, ваше величество?

Отсутствующий взгляд Мечеслава скользил, не останавливаясь ни на секунду, по стенам и сводам коридора, словно искал что-то — или кого-то — и не мог найти. Губы его, похоже, жившие теперь отдельной жизнью, послушно шевельнулись:

— Да, Лия.

— Ты мне всё покажешь?

— Да, Лия.

— Ты мне нужен.

— Да, Лия…

— Бери мешок. Пойдем.

Находка торопливо шагала по коридору, и ее крошечный зеленый светошарик едва поспевал за ней.

«Блудни бы забрали того, кто придумал строить такой большущий дворец с такой кучей всяких комнат, чуланов, залов и подвалов! Одних коридоров, если выпрямить и вместе сложить, хватило бы, поди, чтоб до Страны Октября добраться отсюда! Ну вот где, где они могут быть?!..»

Множество этажей, башен, коридоров и переходов уже оставались позади, и с каждым пройденным метром тошнотворная тревога с привкусом предчувствия чего-то непоправимого, круто замешанная на ревности и настоянная на обиде, всё крепче впивалась в душу сотнями зубов и когтей.

Когда на следующий вечер после того памятного ужина и не менее памятной ссоры — первой в их семейной жизни! — Мечик пошел показывать летописице дворец и рассказывать его историю, она, не находя себе места от ревности, побежала в город к матушке Г у се. Старушка — старшая воспитательница детского приюта Постола, а на деле — заботливая и любящая бабушка всем постолятам, оказавшимся без родителей и крова — и раньше учила Находку житейской мудрости и просто давала хорошие советы и подсказки, о чем бы юная октябришна ее не спросила. И теперь ожидание девушки не обманулось: выслушав сбивчивый пылкий рассказ, старушка, не долго раздумывая, разложила всё перед горящей стыдом и гневом царицей, как на картах: и что гостья ярила ее неспроста, и что если б Находка не вспылила за ужином, то и мужу ее не пришлось бы водить летописицу лично по всем закоулкам дворца, заглаживая чужую вину, и что, видно, того ей и надобно было, ибо стала она точно шелковая на следующий день — масло с медом… И только зачем это было ей надобно, разуметь матушка Гуся не смогла: если не обольстить Мечеслава, то чего тогда ради? Видно, для прелюб всё ж старалась, злодейка.

Разрываемая ревностью, Находка в ту ночь приперла любимого в угол с расспросами, но тот, вместо того, чтоб жену успокоить, сказал лишь, что ее недоверие ранит его, и что она ведет себя как маленький ребенок. Смущенная и расстроенная, царица отправилась на свой край кровати — страдать в одиночестве. Мечеслав попытался было обнять ее — но она, не поворачиваясь, грубо дернула плечом и натянула на голову одеяло — и он отстал. Терзаясь теперь еще и неопределенностью и не в силах предпринять вторую попытку примирения, она тихо проплакала почти до утра под ровное сопение супруга, почивавшего сном праведника — или очень уставшего грешника.