Карел Ванек - Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

– Ты ведь знаешь, кто я, – говорил он при этом, – как только приедем в Австрию, я тебе этого не забуду. Эй, ребята, мы должны вернуться солдатами, необходимо смыть наш позор.

Когда впоследствии они встретились на одной из станций с эшелонами других пленных, которых везли к Пензе и которые поэтому не знали ещё ничего о «мире», то отправились к ним обменивать сапоги, брюки, шапки, блузы, прибавляя к этому дневную порцию хлеба.

Утверждению Марека о том, что если бы и заключили мир, то их не могли бы так сразу направить домой, что перед всяким миром бывает перемирие, о котором они должны были бы слышать, хотя бы от русских солдат, никто не придавал значения. Сам учитель поддался настроению и обменивал все, что можно, стараясь придать своему внешнему виду более человеческий образ.

– Солдаты, крестьяне, батраки, рабочие, извозчики вернутся такими, что их никто не узнает. Что бы подумали обо мне в полку?

И только один Марек предвидел, что где-нибудь на узловой станции их переведут на другую линию. Швейк, вместе с несколькими боснийцами, тоже не принимал участия во всей этой лихорадочной суёте. На одном из вокзалов Швейк исчез на продолжительное время. Возвратился он печальный и задумчивый.

– Я хотел со станции телеграфировать царю, чтобы он приказал вернуть три мои медали – сигнум лаудамус, но они меня выгнали из конторы. От огорчения я купил на эти деньги студня, – добавил он после некоторого раздумья, подавая Мареку кусок густого, похожего на клей и вонючего студня, из которого торчали наружу свиная щетина и коровья шерсть. – Я не повезу в Прагу ни копейки, – решительно сказал Швейк, шаря по своим карманам. – Все, что не проедим в России, пропьём в трактире в Галиче. Черт возьми, что за дураки русские: воюют, а у самих нет даже капли водки.

Так тонко Швейк выразил свою тоску по алкоголю и определил своё трезвенное поведение в России, стране водки, которая во время войны запретила производство этого освежающего напитка.

Они опять ехали и опять проверяли свой путь. Не было сомнения в том, что они сдут назад, к Киеву. На каждой станции Швейк выходил из вагона и покупал все, что можно было найти в буфете. Он приносил булки, фрукты, колбасу, огурцы, помидоры, сало, лук, и они с Мареком плотно закусывали, не обращая внимания на завистливые взгляды своих спутников.

Последствия сказывались главным образом на вольноопределяющемся в тот же день. Он сходил на разъездах, спускал штаны и садился в высокую степную траву. Затем припадки стали более частыми, и он вынужден был облегчать себя из полуоткрытых дверей, поддерживаемый Швейком за руки.

На другой день поезд остановился возле товарной станции перед большим городом. Паровоз ушёл за водой; пленные, полагая, что остановка будет продолжительная, вылезли наружу, и Марек то и дело шмыгал в уборную – то выходя из неё, то снова туда направляясь. Паровоз вернулся, и неожиданно на вокзале раздался звонок, русские солдаты закричали: «Садись, живей садись!» – и поезд стал трогаться.

– Марек, скорей! Господи Боже, Марек, иди, мы едем! – завопил Швейк.

Из-за побелённых досок, ограждавших отхожее место, вылетел Марек и прыжками погнался за убегающим поездом, придерживая штаны одной рукой. Он догнал вагон, схватился за дверки, Швейк и учитель схватили его за руки, вытягивая наверх, чтобы он не упал под колёса. Марек попал ногой в дыру «ступенек», скомбинированных из колючей проволоки, заменявших подножку вагона, его штаны зацепились за проволоку и вместе с кальсонами сползли вниз к ботинкам.

В этот момент их поезд как раз входил на вокзал, переполненный публикой, ожидавшей пассажирского поезда, и, таким образом, перед собравшимися развернулась уморительная картина: в дверях вагона висел, как паук, полунагой человек, и его задняя часть, освещённая солнцем, как бы приветствовала представителей города. Весь вокзал разразился хохотом. А из вагона донёсся ласковый голос Швейка:

– Держись; поезд останавливается, и мы тебя вытащим! Эй, гип, гип! Ур-ра-а!

На помощь подбежало ещё несколько пленных, и общими усилиями они втащили Марека в вагон.

Через полчаса они убедились, что едут по другой линии. На другой день они оказались в Воронеже, где их перевели в лагерь.

Случай с Мареком и инцидент на вокзале не имели никаких последствий, кроме заметки в «Русском слове» [3], все время травившем пленных. Заметка принадлежала перу темпераментного Брешко-Брешковского, автора книги «Россия на краю пропасти». В этой заметке он говорил о зловредности пленных и приводил, между прочим, пример, как один пленный решился даже на одном из самых оживлённых вокзалов Средней России оскорбить собравшуюся публику, среди которой были учёные, генералы и другие высокопоставленные лица. Этот пленный высовывал из вагона ничем не прикрытую задницу! Автор требовал применять строжайшие наказания к пленным, летящим в Россию, как саранча, чтобы её обожрать и уничтожить живьём. Далее крупным шрифтом было напечатано, что русских солдат в Германии и Австрии запрягают в плуги, жгут им ступни калёным железом, вырезают на спине ремни и посыпают эти места солью. Свою заметку он закончил призывом к русским солдатам отомстить за своих братьев.

Когда в Воронеже Марек прочитал по складам эту газету и перевёл её Швейку, как он её понимал, то Швейк сказал:

– Так и тут, значит, в газетах пишут такие же дураки, как у нас. Такой осел пускай побольше в носу поковыряет!

Когда на войне какой-нибудь офицер отличался такими большими способностями к воровству, что это угрожало распадом той части фронта, которой он командовал, или когда его тупость доходила до такого предела, что это было очевидно для всякого осла, то его назначали начальником лагеря военнопленных или части его. Человек-солдат, попавший в плен, тем самым хоронил себя заживо. Государству, гражданином которого он был, он был уже не нужен, потому что ему нельзя было приказать убивать солдат другого государства, а тому государству, чьей армии он сдался, его жизнь была безразлична. Он исчез с фронта, и если он выдержит до конца все остальное, то это его частное дело.

Я был также в России и жил в плену в так называемой пленной рабочей роте, где у нас был начальником полковник, который под Перемышлем командовал целой бригадой. Это был такой идиот, что даже те русские солдаты, которые первый раз в своей жизни видели железную дорогу – когда их везли на позицию, издевались над ним. Но с фронта его послали не домой, а сделали начальником двухсот сорока пленных. Сотни тысяч трупов пленных, погибших в лагерях России, Германии и Австрии и других воевавших государств, – вот результат деятельности таких начальников. Свекловица, которая растёт у Миловиц и Иозефова, пшеница, которая волнуется на полях России, теперь вопиет об их деятельности. Они пленных превращали в удобрение для полей «своей дорогой родины».