Карел Ванек - Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

– Что ж, тебе тут огня недостаточно, что ли? – сказал Швейк, снова напиваясь воды из ведра.

– О Боже, защитник всех королевств, особенно христианского царства австро-венгерского, – молился Звержина. – Освяти монарха и короля нашего, императора Франца Иосифа Первого.

Швейк упал на колени и поднял руки.

– Да, да, нам всегда фельдфебель говорил, что последняя мысль храброго солдата должна быть о нашем великом императоре.

– Чтобы, – читал дальше Звержина, – под твоей охраной он людьми своими хорошо управлял и властвовал.

– Аминь, – отозвался на это Швейк, снова вставая.

С минуту Звержина прислушивался, не идёт ли кто. Затем, вкладывая в свой голос всю покорность и отчаяние своего безнадёжного положения, он вновь открыл книжку и принялся читать первую попавшуюся молитву:

– «Заповеди и молитва непорочной девы. Желание нравиться бывает также первым шагом к падению. Ищи прежде всего путей, как понравиться Богу, и тогда ты понравишься всем благородным людям».

– Когда я был однажды в Бродах в больнице, – заметил на это Швейк, – там была одна монашенка, сестра Анастасия. Это была очень славная девушка, и каждый в неё влюблялся. Она могла бы быть святой, но спуталась с доктором, от которого у неё родился мальчик, но замуж он её не взял.

– «Бесстыдство в нарядах и легкомысленное кокетство, – читал Звержина, – вот очаги, которые развращают душу. Честность и правдивость – самые прекрасные украшения твоего пола. Много дев слишком рано заботятся о своём замужестве, и потому, что они бесстыдно выставляют это напоказ, их никто не берет, ибо они пользуются недозволенными средствами», – читал далее Звержина.

– Лучшее средство для роста грудей продаёт пани Анна Пальцова из Коширжа, – напомнил Швейк. – Она приготовляет эти обольстительные средства для женщин, а её муж – для мужчин. Он часто в «Политике» помещает такие объявления: «Где нет волос – там они никогда не вырастут»; «Дети – это счастье семьи».

– «Кто тебе льстит, лукавит с тобой, тот стремится обмануть тебя, берегись змия, презри его. Если тебе что-либо обещает легкомысленный человек, если он тебя обманывает, не держит своего слова или обещает тебе то, что он уже обещал другим – сторонись его. И кто на свете может вознаградить потерю твоей невинности и честности, которые похитил у тебя бесстыдный человек своими обещаниями?» – с восторгом спрашивал, читая по книжке, Звержина.

А Швейк на это отвечал:

– Никто. Все равно ей, бедняге, придётся потом гонять его через всех судей, прежде чем ей удастся высудить алименты.

Звержина прочёл все десять заповедей девы, а затем пустился читать её молитвы, призывая громким голосом Бога, чтобы он каждого бесчестного соблазнителя отогнал от неё и чтобы он помог ей следовать всем предостережениям осторожных родителей. Полузадохшийся Швейк тоже растянулся возле него, стараясь также поймать холодный воздух на полу, и заглядывал к нему в книжку.

– А молитвы умирающих супругов у тебя там нет? Такой, когда оба умирают сразу?

Когда через минуту Трофим Иванович открыл двери, вталкивая перед собою раздетого Марека и неся его мундир, чтобы очистить его в бане от вшей, он нашёл обоих пленных в полусваренном состоянии, лежавших в полусознании на земле. Он похлопал их по спинам и сказал ласково:

– Ну как, хорошо попарились? – И, забрав пустое ведро, направился за водой.

– Пить хочу! – закричал Швейк и, взяв ведро из его рук, принялся пить в то время, как крестьянин принёс кусок мыла и, показывая им на ведра с горячей водой, приказал мыться и мылить все тело.

Марек понял, что они оказались в русской примитивной паровой бане; он знал, как надо мыться, и послужил им хорошим примером. Они принялись тереть друг друга. Трофим Иванович пришёл со свежей водою, голый, и, бросая в воду камни, чтобы она согрелась, снова разливал её по печке, чтобы в бане был пар. Затем он из-под лавки вытащил небольшой берёзовый веник и начал им бить себя по всему телу так, что скоро сделался красный. Он валялся на лавке, кряхтел, фыркал и кричал от удовольствия, а Швейк тоже взял веник, настегал им Марека, Звержину и себя и сказал:

– Вот это хороший аппарат для уничтожения вшей! Бить по одной штуке – это слишком долго и медленно. Мы думали, что тут хотят нас мучить, а оказывается, здесь мы уничтожили наших врагов. Да здравствует русская святая инквизиция!

На другой день Трофим Иванович наложил на воз три косы, кувшин с водою, мешок с хлебом, котёл для варки и побежал к небольшому домику, где расположились на ночь пленные. Было ещё почти темно. На востоке невидимое солнце вонзало свои огненные кровавые лучи в небо, и Трофим Иванович с удовлетворением сказал:

– Погода будет хорошая.

Затем, полуоткрыв двери домика, громовым голосом закричал;

– Ге-ге, ге-ге! Вставай, подымайся! Марек от испуга вскочил на ноги. Звержина со всего размаху, желая выбежать из барака, влетел в объятия к хозяину, а Швейк, переворачиваясь на другой бок во сне, пробурчал:

– Черт возьми, будьте потише! Иначе вас арестуют за нарушение ночной тишины.

– Ге-ге, ге! – заорал в ответ мужик над его головою. – Ну, вставай, надо в степь, на работу поедем!

– Ну, если на работу, так ладно, – зевнул Швейк, – а что будем делать?

– Ну, скорее, скорее, одевайтесь, – нетерпеливо повторял крестьянин. – А то скоро утро будет.

Трофим Иванович вышел и запряг в телегу лошадей. Дочери его были тоже на дворе и уже запрягали быков в небольшие арбы.

– Я едва успел вздремнуть, – жаловался Швейк. – С вечера меня страшно кусали блохи. А он, чудак, пришёл и как начнёт кричать в уши «ге-ге-ге», как жеребец. С испугу можно получить падучую. Будит на работу, а ещё ночь. Чудно все-таки! Раз мы хотим спать, значит, надо спать.

– Честное слово, Швейк, ещё нет двух часов, – заворчал Марек, смотря на часы. – Конечно, у нас ещё ночь.

– Видишь, – победоносно посмотрел на него Швейк, – конечно, я бы его мог арестовать. Только вот если бы был под руками полицейский. Ну а полицейский, лишь ему попадись в руки, он тебе покажет все! Как это было с тем, с Пепиком Поспешилом из Выслчан, которого арестовали при демонстрации за всеобщее избирательное право. Он идёт во главе демонстрации, на шее у него платок, а в горле воспалённые миндалины. Он где-то на фабрике на сквозняке простудился, и, если бы ему дали миллион, все равно никакого голоса из него не выжали бы. Ну а так как ему нечего было делать, то он и шёл на демонстрацию с этими отёкшими миндалинами. Стоит на Вацлавской, слушает доктора Соукупа, который кричит на пражских полицейских: «Вооружённая полиция, покорись его величеству пролетариату!», и думает: «Он кричит, а полицейские стоят, как ослы. Если мне не будет облегчения от полоскания бертолетовой солью, то придётся эти миндалины вырезать». И вдруг на него опускается рука полицейского: «Именем закона вас арестую, вы кричали: „Позор Австрии! Смерть императору!"“ Пепик показывает рукой на горло, а полицейский даёт сигнал другим, чтобы те помогли отвести его, и так вытащили его из толпы и потащили в комиссариат.