Карел Ванек - Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

Потом стала слышна непрерывная канонада, снова раздалось: «Пошёл, пошёл!» – и измученная, истерзанная, сонная и голодная масса пустилась в поход. В полдень прошли Кременец, к ночи достигли Шумска.

Там менялось этапное начальство. Пришли русские унтеры с фонарями и начали кричать: «По четыре! Становись по четыре!»

Потом шли и считали, путались, ругались, возвращались, снова, снова считали, опять ругались и путались. Потом распустили пленных по ригам. Но едва те легли, – вернее, свалились на землю, опять явились солдаты с криком: «Выходи, выходи! Надо вас сосчитать!»

Все должны были выйти на улицу. Русские солдаты выстраивали пленных по четыре в ряд, а какой-то офицер ходил, тыкал в первого в ряду пальцем и считал: «Раз, два, три, четыре…» А когда дошёл до цифры сорок, спутался, вернулся и начал снова. На сорока опять споткнулся и начал орать:

– Вот, сволочь германская, австрийские морды! До самой смерти их, проклятых, не сосчитаешь! Нужно им каждому морду набить!

А Швейк, удивлённый такой слабостью в математике, не удержался, чтобы не сказать, когда офицер прошёл мимо него:

– Братец, мне кажется, ты считать не умеешь. Не дай Бог, если я у тебя пропаду: тогда тебе ваш царь снесёт голову.

Считали их до рассвета, гнали в риги, из риг – опять на улицу, но так и не сосчитали. Наконец офицер послал их ко всем чертям, сказал им на ночь »…вашу мать, сукины дети!», и Швейк, все время бывший с капралом, наконец-то добрался до заслуженного отдыха.

Этапный начальник Шумска, полковник Лазарев, был мужчина честный, последовательный и властный, ненавидевший до смерти немцев и других врагов России. Когда ему утром доложили, что прибыли шесть тысяч пленных, он оделся, обошёл несколько риг и проявил нескрываемую радость по поводу того, что чехи добровольно сдаются русским. Он спросил у Швейка, откуда он, и когда услышал, что из Праги, то сказал с улыбкой:

– А, Прага, я её знаю. Оттуда к нам пришли благоверные Кирилл и Мефодий. Но теперь там живут одни германцы; французы их оттуда скоро выгонят, потому что это недалеко от Парижа. Знаете, город Пильзен, где варят такое хорошее пиво? Мы этот Пильзен, чехов и другие сорта славян освободим. Карпаты тоже ведь большой город?

И Швейк, вежливо козыряя, ответил на эту великодушную декларацию:

– Рад все это слышать, ваше благородие. Я вас, правда, не совсем понял, но думаю, что вы говорите так же глупо, как покойный наш лейтенант Дуб, который нам тоже все что-то хотел показать. Хорошо, да, да, да.

На этом они расстались.

Шесть тысяч пленных, которым по приказу военного начальства нужно было дать в Шумске обед, хлеба, сахару и чаю или, в случае невозможности это выполнить, выдать по двадцать пять копеек на человека, немало озаботили полковника Лазарева.

На маленьких счетах, лежавших у него на столе; он сосчитал, что это обойдётся в тысячу пятьсот рублей, а фотография красивой девочки, стоявшая возле счётов, напоминала ему, что у него дочь, приданое которой он до сих пор добросовестно проигрывал в карты. В его душе возникла тяжёлая борьба.

– Разве послать в интендантство за хлебом? Это обойдётся не менее девятисот рублей. Дать им чаю и сахару – сто, а то и двести лопнет. Вот черт возьми!

Два часа происходила душевная борьба, два часа полковник боролся с искушением и, когда появился адъютант, приказал ему энергичным голосом:

– Пленных немедленно же отправить дальше. Еду они получат на следующем этапном пункте, куда я уже телефонировал. Прикажите, чтобы в котлах была горячая вода, и пусть пьют её сколько хотят. Между ними есть немцы, у-у – стервы! – мадьяры – сволочи и чехи – славный народ, за который мы воюем.

Адъютант отдал честь, буркнул: «Будет исполнено», щёлкнул шпорами и вышел. Полковник упал в кресло, вытер платком вспотевший лоб, остановил свой полный любви взгляд на фотографии и счетах, потом вскочил, открыл двери и крикнул адъютанту:

– Прикажите, чтобы нагрели хорошенько воду, пусть топят изо всех сил, пускай вода будет не ниже ста двадцати градусов, по крайней мере та, которую будут пить славяне – сербы, поляки и чехи; пусть они видят, что великая Россия чувствует по-славянски, пусть они узнают славянское гостеприимство и доброе русское сердце!

Через некоторое время послышались крики русских солдат, сгонявших пленных в одно место, и сильный грудной голос адъютанта, приказывавшего топить котлы и обращавшегося к пленным со словами: «Хлеба в России достаточно и воды тоже хватит».

Снова начался отчаянный счёт, продолжавшийся почти до полудня. Затем пришли старые русские ратники в чёрных шапках, на которых блестел крест. Они стали посреди пленных, разделили их на две части и закричали:

– Шевелись, ребята! Ну, вперёд!

– А я думал, что они нам дадут есть, – заметил капрал, обращаясь к Швейку. – Посмотри-ка на эти котлы, какой из них идёт пар!

Глубоко задумавшийся Швейк не ответил. Вдали снова загремели орудия, и Швейк, обводя взглядом ряд котлов, сотрясавшихся под напором пара, процедил сквозь зубы:

– Жрать нечего! А это пускай выпьют сами русские.

Процессия потянулась по полевой дороге, как жалкое стадо скота. Конвойные, славные и добродушные ратники ополчения, как только город исчез из виду, надели на плечи ружья, к которым вместо ремней был привязан шпагат от сахара, наломали у ручья длинных ивовых прутьев и, мирно посмеиваясь, погнали пленных, как стадо гусей.

Их удивляло количество пленных, и, глядя на толпу, они гадали о том, что война скоро кончится и они разойдутся по домам. Одни утверждали, что в Австрии никого уже нет, что русские забрали всех в плен и что эти вот – последние.

Догадки о скором конце войны возбуждали в них прекрасное настроение. Когда кто-нибудь из пленных падал от изнеможения, они понукали его идти сперва уговорами, а когда это не действовало, начинали толкать под ребра ногой или прикладом винтовки.

Особенно много изобретательности и остроумия проявил старый русский фельдфебель, шедший позади всех. Жертвами его шуток главным образом были те из пленных, которые вынуждены были спускать штаны и садиться в стороне. В правой руке он нёс длинный прут, заканчивавшийся тремя веточками. В левой у него был прут покороче, потолще и более упругий; как только пленный снимал штаны, он осторожно подкрадывался сзади и в самый разгар процесса начинал его сечь.

Такой случай произошёл и со Швейком. Едва он уселся, как фельдфебель подскочил и стал бить его по ногам. Швейк терпеливо досидел до конца, затем натянул штаны, одним движением застегнул их, неожиданно подпрыгнул к фельдфебелю, вырвал у него прутья и стал его бить по лицу, по носу, по губам. Затем бросился бежать и скрылся в толпе пленных.