Карел Ванек - Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

– На вокзале сейчас стоят поезда с пленными. Садитесь куда хотите. Они вас довезут в Сибирь, там в лагере вам будет хорошо.

И когда они оказались одни, Швейк стал искать свою надпись и, осматриваясь вокруг, радостно говорил:

– Га, да она, Россия-то, вовсе не такая большая, как говорят, раз тут человек оказывается два раза на том же месте за год! Ну, ребята, мы скоро тут будем как дома!

Лагерь военнопленных в Сибири был ящиком для людей-солдат, которые в мировой бойне были отброшены в сторону и представляли для того, кто их взял в плен, непригодный, бесценный и лишний материал. Солдат ценился только в казармах, только на фронте, о нем заботились и в окопах, и в больницах, стремясь как можно скорее восстановить его боеспособность. Но плен был одним из тех звеньев, которое выпадало из общего колёса событий; пленные выбывали из строя, как вагоны со сломанной осью убирались с железнодорожного пути.

Существовали Красные кресты, организации, на обязанности которых было заботиться о военнопленных, смотреть и стремиться к тому, чтобы им можно было жить по-человечески. Но эти организации выполняли миссию больше лишь на бумаге.

В русских лагерях пленные видели фотографии домов, о которых им никогда и не мечта-лось, а внизу была надпись: «Дом австрийских пленных в Омске или Томске». Получались фотографии огромных прекрасных кухонь с чудовищными котлами, с огромными кусками мяса, с поварами в белых фартуках и колпаках, Бог знает где сфотографированных – в каком-либо санатории или отеле, – а под этой фотографией стояла надпись: «Кухня военнопленных».

Между тем, для пленных были выкопаны землянки, похожие на подвалы, где люди лежали на трехэтажных нарах друг над другом на голых досках и, спрыгивая вниз, погружались по колено в грязь; в этих помещениях (на человека не приходилось даже и полкубического метра воздуха) атмосфера была насыщена испарениями, охлаждавшимися внизу и разжижавшими почву.

Обыкновенно барак строился на пятьсот человек. В нем стояло шесть кирпичных печей, но при сорокаградусном морозе в каждую печь бросали только по пять лопаток угля. На нижних нарах люди мёрзли, а на верхних задыхались от вони. Миллионы всевозможных насекомых, начиная от таракана и кончая уховёрткой, забивались в опилки, которыми были засыпаны дощатые стены. Было удивительно, что клопы, лезшие по полкам для хлеба, переносили запах нашатыря, которым приносившийся мёрзлый хлеб пропитывался за полчаса совершенно, не задыхались и не падали.

Никто никогда не знал, сколько в каком бараке находится пленных. Никогда никто не считал, сколько вообще людей в лагере. И возможно, что благодаря этому многие остались живы и не умерли с голоду, потому что если в бараке находилось триста человек, то говорили, что пятьсот, – на пятьсот человек давали еду, а насыщались ею всего только триста.

Все слабые стороны русских властей пленные быстро узнавали и их использовали. Война завалила пленных, как камень стебель травы, и не допускала их дышать воздухом и видеть солнце.

Транспорт пленных, в котором находился Швейк со своими друзьями, направился в Омск. В нем было мало пленных, только что взятых на поле битвы,

– большинство возвращались с работ от крестьян или после рытья окопов на русском фронте. И теперь, оборванные, босые, простудившиеся и больные, они ехали в Сибирь отдохнуть или умереть.

Вся Австро-Венгрия была представлена в одном вагоне. Люди разных национальностей, не смогшие ещё полгода тому назад о чем-либо договориться, теперь говорили друг с другом на странном языке, созданном из всех слов, значение которых было одинаково на всех языках.

Больше всего ругались. Вагон был насыщен виртуозными ругательствами, произносившимися по-чешски, по-венгерски, по-немецки, по-итальянски и по-сербски.

Было очевидно, что здесь господствовало удивительное единодушие и солидарность, которых недоставало Австрии.

Поезд бежал по линии, как Ноев ковчег по поверхности вод во время потопа. Тем, кто сидел в ковчеге, казалось, что вода спадает, что опять приближаются дни счастья и блаженства, так как на каждой станции к ним летят навстречу голуби с зеленой веткой, сиречь бабы с чашками, наполненными варёными яйцами, свиными котлетами и зайцами, за цены, которые падали с каждым километром продвижения вперёд. А поэтому, когда уже на шестой день они проехали Волгу, Урал и на одной из станций Швейк вернулся с кипятком, он пылал от радости и, смотря на север, радостно говорил:

– Если мы проездим ещё месяц, то нам будут платить за то, чтобы мы ели. Смотрите, ребята, ведь это я купил за пятнадцать копеек! – И он им показал двух огромных зайцев, завёрнутых в три номера «Русского слова». – Как только доедем, Марек, скажи мне. Я напишу открытку Балуну, чтобы он ехал сюда, – тут он может дёшево нажраться.

Морозило так, что кости хрустели. На вокзалах пленные воровали уголь, берёзовые поленья, и печки, стоявшие посреди вагона, никогда не гасли. На верхних нарах все раздевались донага, а на нижних кричали:

– Подложите, мёрзнем! И если кто из обитателей потолка заявлял, что в вагоне адская жара, то голос снизу говорил:

– Так пойди попробуй сам ляг вниз, а меня пусти туда. Посмотрим, что ты заноешь.

В это время были сделаны новые, весьма важные открытия. Было замечено, что вошь, если подержать рубашку над раскалённой печью, вылезает из швов и падает без оглядки. С тех пор печь была превращена и днём и ночью в крематорий для многоногих жертв человеческой жестокости.

В Кургане три раза дали лапшу, приготовленную для какого-то транспорта русских солдат, который, несмотря на все ожидания, не пришёл. Два раза лапша была съедена, но на третий раз за ней уже никому не хотелось идти, а выливать её было жаль. Прежде чем надумали, что с ней делать, она замёрзла и превратилась в лёд. Этим самым проблема была решена. Лёд вынимали из мисок и бежали за новым. Как только она замерзала, её снова вынимали, и кто-нибудь из пленных вновь бежал наполнить миску. Через час перед вагоном образовался ряд мороженых кругов, и Швейк на вопросы о том, что с ней будут делать, отвечал:

– Замораживаем. Поедем на Северный полюс. Заготовляем провиант.

А когда к поезду прицепили паровоз, лёд сложили в заднюю часть вагона под нары, и тот, кто в любое время хотел поесть лапши, отсекал себе кусок льда и разогревал его в чашке на печи, разгоняя тех, кто занимался палением вшей.

Встреча не обещала им ничего хорошего. Ночью паровоз их затащил на запасный путь, а на другой день, приблизительно в шесть часов утра, русские солдаты выгнали их на трескучий мороз, и часов в девять, когда офицер, который должен был их принять, не пришёл, их снова загнали в вагоны. К полудню приехали сани, из которых вылез толстый, румяный офицер в тяжёлой шубе и сейчас же, показывая на крестьян, ехавших на санях от вокзала, приказал: