Карел Ванек - Приключения бравого солдата Швейка в русском плену

Однажды неожиданно в больнице появился русский доктор. Он благосклонно поздоровался со своими австрийскими коллегами и заботливо спросил:

– Много ли у вас больных? Есть и тяжёлые случаи, правда? Я две недели не получал от вас сведений о течении болезней и о состоянии здоровья роты.

– Ах, Давид Карпович, у нас страшно много работы, – жаловался Ванек, подмигивая Мареку, – ужасная работа, а случаи один тяжелее другого; ещё счастье, что у нас нет операционного зала. Тут было бы столько операций, что от работы можно было бы слечь. Больных, требующих операций, я посылаю в городскую больницу, а здесь я оставляю только больных внутренними болезнями.

К чести Ванека необходимо сказать, что каждого, кто пытался симулировать, избегая работы, он посылал в русскую больницу к Давиду Карповичу.

– Да, да, вы посылаете, нам на шею. Сам избавляется, а коллеге посылает. А ваш младший доктор, он по какой специальности? Коллега, вы по каким болезням?

Марек только что раскрыл рот для ответа, но Ванек его предупредил:

– Он по венерическим, лауреат парижской академии, и в душевных болезнях хорошо разбирается. Давид Карпович доверчиво наклонился к Мареку.

– Коллега, реакцию Вассермана сможете правильно сделать? Мне она никак не удаётся. Мне она необходима самому, – сказал он с улыбкой.

Ванек заметил, что разговор заходит слишком далеко и что Марек может себя разоблачить, и поспешно сказал:

– Дорогой доктор, не хотели ли бы вы пройтись по больнице? Для вас занятного ничего тут нет, но ваше внимание будет приятно моим больным.

И он пошёл впереди польщённого доктора среди коек и всюду говорил: «Инфлуэица, инфлуэнца, инфлуэнца».

Давид Карпович смотрел так, как будто вполне доверял своему гиду, а потом обратился к Мареку:

– У вас есть симулянты? Они очень хитры. Наши люди неграмотные, но иногда такие вещи выдумывают, что только ужасаешься. Капитана Бойкова знаете? Один из ваших его обокрал. Капитан, отложив в сторону шинель и шапку, чтобы при допросе ему не было жарко, побежал за солдатом, а пленный в это время надел его шинель и шапку и скрылся. Охрана его пропустила и только удивлялась, что он так по-настоящему отдал честь, как отдавал её всегда сам Бойков!

Тут доктор повернулся к койке, с которой раздавался стон. На одной из коек метался, корчился, закрывая лицо обеими руками, человек, который сбросил с себя шинель и начал яростно колотить ногами.

– Что за болезнь? – проговорил Давид Карпович.

– Эпилепсия, связанная с манией преследования, – спокойно ответил Марек.

– Температура повышена? Припадки частые? – заинтересовался доктор.

– Редкие, но очень опасные. Кроме того, он бросается, – начал врать Марек, направляясь к больному.

Он положил ему руку на лоб, отстранил руки Швейка и, глядя ему в глаза, зашептал:

– Он тебя не знает. Будь потише. Это простая случайность.

– Как вы его успокоили? – с любопытством спросил доктор, – Гипнозом, внушением? И Ванек снова предупредил ответ:

– Я вам говорил, что в душевных болезнях он прекрасно разбирается.

Теперь Давид Карпович сам подошёл к Швейку и подержал его руки в своих, смотря на свои часы. Затем констатировал:

– Пульс очень частый. – Он вытащил термометр, положил его Швейку под мышку, а сам стал смотреть ему в глаза: – Зрачки расширены. Часто у вас болит голова? Чувствуете ли вы её?

– Я чувствую свою голову ещё с малых лет, – старательно ответил Швейк, – и чувствовал я её несколько раз, особенно когда кто-либо давал мне подзатыльник. Это я даже чувствовал на другой день, а особенно после выпивки. Я думаю, что без головы человеку было бы лучше, тогда её нельзя было бы разбить стаканом. А вот сейчас я её уже не чувствую, ну, слава Богу, мне уже совсем хорошо, совсем отлегло.

Швейк вынул термометр и, выждав, пока доктор сказал: «Температура нормальная», поблагодарил его:

– Ох, как вы мне помогли хорошо, наши доктора никогда мне такого лекарства и не давали.

Давид Карпович осмотрел пациента пытливым взглядом:

– Давно ли у вас припадки?

– Около четырнадцати дней, – ответил Швейк, – мне все кажется, что по мне все время кто-то пасётся.

– Вы успокаиваете его всегда гипнозом? – расспрашивал доктор Марека. – Капитан Бойков очень интересуется оккультизмом, гипнозом и тому подобными вещами. Я вас с ним познакомлю. Когда-нибудь приведу его сюда.

И едва он договорил, как Швейк заметался ещё сильней, чем в первый раз.

– Я тут не останусь, я чувствую, что мне тут придётся плохо. Тут пахнет плетью, и могло бы легко дойти до недоразумения. Я буду только ходить спать сюда. Теперь пискун шьёт у одного еврея, а я с Горжином буду делать у него перстни и кольца.

И Швейк ушёл, чтобы начать новую жизнь.

Если бы после войны не осталось памятников, вдов, сирот, туберкулёзных, спекулянтов и революций, нищеты и богатства, хозяйственного хаоса и кризиса во всем мире, костылей инвалидов, искусственных рук, упростившейся жизни и проституток, то кроме всего этого ещё остались бы две вещи, характеризующие войну: солдатские записные книжки со стихами и песнями и солдатские перстни.

В то время как в тылу люди, богатевшие с каждым днём, снимали с пальцев золотые кольца с дорогими камнями и обменивали их в пользу Австрии на плоские кружочки с надписью: «Гольд фюр эйзен», а для тех, кто не воспринимал по национальным соображениям этой немецкой надписи, существовали кружки с чешской надписью: «Я отдал золото за железо», – на фронте солдат брал кусок алюминия, осколок от шрапнели, который раздробил черепа его товарищей, вытачивал в куске кирпича форму кольца, расплавлял металл и отливал перстень.

И, страдая в окопах, он долгое время ножом вырезал и обтачивал перстень со знаменательной датой «1914».

Позже солдаты стали обзаводиться напильниками и выплавлять перстни для членов своей семьи и своих знакомых, чтобы привезти им подарок с фронта, как привозят гостинцы с ярмарки. Тогда уже начали вытачивать даты: 1914 – 1915, а когда война все не прекращалась, к этим годам добавили и 1916. В этом 1916 году многие уже превратились в кустарей и регулярно снабжали рынок перстнями. Они не вытачивали на них уже даты ужасных лет, ибо эти даты обесценивали их товар. Производство с каждым годом совершенствовалось; из алюминия уже лили целые трубки, которые затем разрезали на куски пилкой, перстни изнутри обкладывали медью и выпиливали змей, державших во рту черепа, в которые стали вкладывать голубые камни из целлулоида и красные сердца.

Но скоро в шрапнельных осколках стал ощущаться недостаток, и на литьё пошёл менее ценный материал, который не был непосредственно обрызган человеческой кровью и мозгом. Плавили пуговицы с шапок, алюминиевые ложки и куски металлов, собранные с машин. И наконец металл начали покупать у евреев, если не представлялось возможности его где-либо украсть.