Нурдин Музаев - В долине Аргуна

Одним словом, Жума совершенствует и модернизирует образ аллаха, то есть делает его более привлекательным.

Но это, дорогой, еще не все. Исходя из своего основного догмата, Жума открывает перед членами секты соблазнительную перспективу активной борьбы со злом. Эта борьба имеет две стороны. Первая — мирская. Поскольку аллах все чаще и чаще впадает в дрему, у него остается все меньше времени на выслушивание обращенных к нему молитв, на созерцание людей и их деяний. В этих условиях, естественно, аллах вынужден в первую очередь созерцать и выслушивать людей не рядовых, а высокопоставленных. Значит, делает вывод Жума, члены секты должны всеми силами стремиться к тому, чтобы любой ценой занять должности и посты повыше.

Вторая сторона борьбы — религиозно-ритуальная. Аллаху надо мешать спать, говорит Жума, а если он уснул — будить его. В соответствии с такой установкой Жума разработал все ритуалы своей секты. Во время радений главная цель членов секты состоит в том, чтобы производить как можно больше шума, который достиг бы ушей Творца. Более эффективного и более доступного предмета для производства шума, чем пустая консервная банка, найти невозможно. Вот почему, дорогой, ты видел связки банок. В часы радений сектанты исступленно пляшут, прыгают, и их банки, которые они надевают на шею, издают такой невероятный грохот, что от него не только аллах, но даже бульдозер может проснуться и прийти в движение.

Название своим последователям Жума дал прекрасное: божьи будильники. Поэтому ты и видел у них на почетном месте большой будильник. Это для них священный предмет и символ их вероучения. Среди членов секты очень ценятся маленькие будильнички, которые можно всегда носить с собой в кармане. И они носят, не вызывая ничьих подозрений.

В подчинении у божьих будильников есть подсекта гудильников. Через нее надо обязательно пройти, чтобы попасть в секту будильников. Это резерв Жумы и одновременно угроза для ослушников: кто нерадив или провинился, того шейх тотчас переводит в подсекту. Гудильники прекрасно гудят на гребешках и расческах с помощью бумажки — это их священные предметы — то есть они уже умеют производить приличный шум, но считается, что разбудить аллаха они еще не в силах. Ты их сейчас видеть не мог: гудильники лишь в исключительных случаях допускаются в круг будильников.

Должны еще тебе сказать, что как только Жума создал свою секту, от нее вскоре откололась группа инакомыслящих, учредивших еще одну новую секту. Они зовут себя божьими усыпальниками или топтунами. Почему? А вот слушай… Божьи усыпальники признают догмат божьих будильников о том, что аллах состарился и что его часто клонит покемарить. Но они считают стремление не давать старику уснуть, во-первых, жестокостью и изуверством, во-вторых, нерасчетливой глупостью: если лишить аллаха сна, то он всегда будет в вялом полусонном состоянии и не сможет должным образом следить за землей и контролировать людские дела, а этим шайтан сразу и воспользуется. От длительной бессонницы старичок, нехитрое дело, и в ящик сыграть может. А уж тогда — полный разгул шайтану и конец света. Усыпальники говорят: наоборот, пусть аллах, раз он чувствует в этом потребность, спит много и крепко, это окупится тем, что в часы бодрствования он будет свеж, проворен и деятелен, как лейтенант, только что выпущенный из училища.

Усыпальники проповедуют, что сна лишать надо не аллаха, а, наоборот, шайтана, чтобы как раз он стал вялым, сонным, шайтан, тебе это известно, большую часть свободного от работы времени проводит в подземном царстве. Поэтому главная ритуальная процедура этих сектантов состоит в том, чтобы, творя молитву, как можно сильнее бить при этом по земле. Бьют они, например, пешней. Чрезвычайно высоко ценится у них пневматический отбойный молоток. Два таких молотка им удалось украсть в Грозном у рабочих, рывших траншеи для канализационных труб. Своими лучшими друзьями и помощниками, священными существами эти сектанты считают шахтеров, так как они трясут землю в непосредственной близости от жилища шайтана. Но шахтеры знать их не хотят, а отбойных молотков и даже пешней мало, поэтому чаще всего приходится им стучать в землю своими собственными пятками. Только вот мозоли нарастают — как высокие каблуки, отчего походка у топтунов — ты, конечно, понял теперь, откуда взялось это второе название? — делается неуверенной, зыбкой.

Но — т-с-с-с! Кто это там еще крадется? О, да никак сам шейх! Кончил проповедь и вот уже спешит куда-то. Куда же? Давай посмотрим… Так, так… Свернул… Еще, свернул… Остановился. Стучит… Ай-яй-яй! Ведь это дом молодой вдовы Тумиши. Вот так святой! Что ж получается в Тийна-эвл? И седые не как святые, и святые не как седые!.. Ну, дела!.. Однако подойдем-ка незаметно поближе, послушаем… Опять стучит.

— Кто там? — послышался нежный женский голос, полный грусти-тоски.

— Тумиша, это я, — тихо, вкрадчиво, осторожно ответил Жума.

— Ты? — в голосе нежной женщины тоска сменилась удивлением, — ну входи скорей…

— О, ты хороша, как всегда! — у Жумы восторг захлестнул осторожность.

— Однако же ты так долго не вспоминал о моем существовании, — у женщины удивление уступило место обиде.

— Ах, Тумиша, супруга моя возлюбленная, — в голосе Жумы льстивость вытеснила восторг, — если бы ты знала, как трудно мне сейчас приходится. Надо и правоверных сплачивать, и бороться против козней безбожников, и давать отпор божьим усыпальникам, и думать о собственной безопасности. Три месяца я скрывался в калмыцких степях. Только вчера вернулся и вдруг узнаю, что мое бедное пристанище, мой тихий кров, возведенный, можно сказать, собственными руками, хотят снести. Он будто бы мешает новому строительству.

— Как? — в сердце нежной Тумиши отчаяние поглотило обиду. — А я-то, безумная, мечтала, что вот-вот переберусь в твои роскошные покои… Ах, зачем я связала свою судьбу с твоей! Лучше бы мне оставаться бедной честной вдовой, оплакивающей своего несчастного мужа.

— Успокойся, звезда души моей, — все та же льстивость в звуках голоса, — попробуем в наших делах разобраться спокойно. Постараемся найти выход.

— Ну? — отчаяние ушло под напором надежды.

— Прежде всего ты должна всегда помнить, — от слов Жумы повеяло холодком и железом, — что наш тайный священный брак заключен не по нашей воле, а по воле аллаха. О нашем браке знают лишь два человека: Абдулрешид и Солтахан. Мюрид Солтахан был со мной в степях. Я послал его к тебе с большой суммой денег, но он исчез вместе с деньгами.

— Ах, мерзавец!

— Он прислал мне письмо, в котором уверяет, что по дороге к тебе его ограбили и убили.

— И ты поверил?

— Сперва я не мог не поверить. Ведь он вложил в конверт справку о своем анатомическом вскрытии и трешницу, которая будто бы осталась после похорон, принятых ка свой счет каким-то райздравотделом города, где, по его словам, совершилось гнусное убийство. Письмо закапчивалось выражением надежды на скорую встречу в райских кущах и приветом от вдовы покойного. А через несколько дней он прислал мне еще и некролог, опубликованный в одной из газет нашей республики. Он начинался словами: «Мукомольная промышленность страны понесла невосполнимую утрату. Еще одного борца смололи безжалостные жернова жизни…»