Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

— Правую или левую?

— Мне кажется, левую, потому что в левой руке он держал гитару, на нее он и упал.

— Сделай громче. Это… Сюзи Кватро?

— Да, да! Она сама отрывает на басах.

— Угу. У нее якобы на все свой взгляд. Проблема такова, сказала она, что гитара — это нечто для головы, и любовь, и мысли о мире и так далее, все это, говорит, идет через голову. А насчет барабана и про ударные она говорит: это, мол, расшевеливает, это заставляет вращать седалищем. Пианино вынуждает парить руками, Ритм. А бас-гитара — та целится прямо в бедра, и это самое стоящее.

— Об чем речь!

Теперь они соприкоснулись и бедрами. Веранда плыла в томном грохоте бас-гитары, как пароход-люкс в тропической ночи между Вайкики на Гавайях и Манилой на Филиппинах. Теплая ночь сбросила с лежащих одеяло.

— Если ты еще снимешь и трусики… я останусь… совсем голой…

— Пожалуй… Все в таком случае остаются голыми..

Немного погодя раздался слабый вздох:

— Это "Назаретяне", шотландцы. Они поют только нутром…

Когда солнце стало выглядывать из-за прибрежной ветлы, из глиняной риги раздался утренний гимн — "The Ballad of Hollis Brown". Опасаясь потерять свой авторитет в глазах кур, опомнились соседские петухи и пустили свое старое-престарое "кукареку" — на простом латышском языке.

— Ужасно… Это петухи! Как только милиция позволяет их держать… — вздохнула Байба, надела трусики и повернулась на другой бок.

Примерно в то же самое время в Риге еще в одной семье происходило столкновение поколений. Инженер Мелкаис утром, уходя на работу, заметил в прихожей, что замшевые туфли сына брошены кое-как — где нос одной туфли, там каблук другой. Это был не первый случай, но на сей раз Мелкаис рассердился.

— Алнис, подойди сюда! — позвал он.

После третьего оклика кухонная дверь раскрылась. Характерная черта современной молодежи. Разве отец Мелкаиса в детстве так себя вел? Он прибегал по первому зову… Сам же он, Мелкаис, в юности приходил, ну… на второй зов отца. В дверях появилась волосато-бородатая голова сына: светлые волосы, усы и борода росли кучерявясь, как самим хотелось. Тем не менее на лице видны были и приветливые голубые глаза, и нос, и даже нижняя губа. Борода и плавки — вот вся одежда сына в данный момент. Чем меньше на человеке одежды, тем менее защищенным от природы, от зверей и людей он себя чувствует, а поэтому и сам более миролюбив. Вот и стовосьмидесятипятисантиметровый, уже плечистый Алнис выставлял миролюбивое лицо, пока сам за дверью натягивал брюки.

— В двадцать лет тебе еще нянька нужна? Туфли аккуратно положить не можешь?

— Хочу быть оригинальным. Личность моя не желает походить на других.

— Тогда и брюки надевай наоборот — ширинкой назад.

— Неудобно, анатомия мешает…

— А борода тоже доказывает исключительность личности?

— Борода у всех разная, а бритые лица все одинаково гладкие. — Застегнув последние пуговицы штанов, Алнис почувствовал себя увереннее. — Моя борода ни у кого есть не просит.

— Нет, просит, у меня просит!

— Если военкомат не заберет меня в армию, пойду к декораторам лепить гипсовые головы, в одном дворце у амурчиков обколоты носы. Уже условились. Так что сам буду зарабатывать.

— А твои младшие брат и сестра — на них-то мне зарабатывать, а на работе мне дали понять, что я не умею воспитывать детей: старший, мол, ходит, как древний германец, только коровьих рогов недостает на лбу. Твоя борода портит мою характеристику!

— Хороший характер ценнее положительной характеристики. — Алнис не хотел сдаваться без борьбы.

— Конечно, конечно, но положительная характеристика вместе с хорошим характером дала бы мне должность руководителя конструкторского бюро. Зарплату повысили бы до ста восьмидесяти рублей. Это пригодилось бы всей семье.

— Благосостояние семьи за мою бороду?

— Я этого не говорил… но порядочные люди не ходят, как папуасы.

— Прости, но у папуасов бороды не растут, а если ты, называя меня папуасом, подразумеваешь ругательство, то это уже расовая дискриминация.

— Не цепляйся к словам! Я считаю, что заросший человек — это некультурный человек, и другие тоже так думают, поэтому бороды не носят.

— Иными словами: долой бороды! Вроде бы теперь не времена Петра Первого. Покажи мне такой закон, тогда побреюсь.

— Это неписаный закон порядочных людей!

— Нет, это ограничение моей личной свободы, но без личной свободы нет личности! — Почувствовав, что козыри отца биты, Алнис миролюбиво сквозь усы процедил: — И кроме того, это мода. Разве кто-нибудь ищет смысл в моде? У твоего пиджака три пуговицы. Если бы мода требовала четыре, ты накинул бы десять копеек и пришивал бы четыре.

— Я… я поступал бы… как все порядочные люди.

— Разве я виноват, что бородачи мне кажутся самыми порядочными, а те, что без бороды, — духовными евнухами, разумеется за исключением тебя. Разве я виноват, что живу в такое время, когда порядочными считаются безбородые. Может, завтра порядочными будут считаться те, что носят бороды, как во времена Энгельса, и пальцами начнут показывать на бритых?

Это уж слишком, слишком… Где-то глубоко в подсознании отец, наверное, и рост сына, сантиметров на пятнадцать выше своего, ощущал как некоторое личное оскорбление. В эпоху акселерации бывает… Инженер Мелкаис выхватил логарифмическую линейку, которую косил во внутреннем кармане, и поднял ее, как меч, на собственного сына.

— Никогда этого не будет! Как все сегодня существует, так и будет всегда! Можешь оставить… — Мелкаис оглядел линейку, — бороду… не длиннее пяти сантиметров. Иначе я не буду с тобой есть за одним столом. — Отец захлопнул дверь и не слышал, как сын возразил:

— Личность нельзя измерять на сантиметры!

Неприятно. Если отец не желает сидеть с Алнисом за одним столом — как же в таком случае быть с едой вообще? Чтобы обдумать ситуацию в условиях, способствующих творческой мысли, он поехал в кафе "Альбатрос".

Неприютное гнездышко называли этим романтическим словом потому, что альбатросы, мол, забредают и в ледяные поля Антарктиды, а это кафе вызывало некоторые ассоциации с Антарктидой — здесь продавали мороженое. На стене намалеваны были зеленоватые глыбы льда, на которых торчали пингвины, вытянувшие клювы за рыбой, как собаки морды за колбасой. И все же в художественном отношении это было одним из наиболее насыщенных мест рижских посиделок: тут роились воспитанники окрестной художественной средней школы. Каждый из них каким-либо предметом одежды был ярым пропагандистом искусства. Перекинутый через плечо шарф цвета киновари доставал до пяток. Римские сандалии с настоящими — переплетающимися до колен — ремнями от постол. В форме и расцветке беретов можно было увидеть всю богатую коллекцию латышских сыроежек и поганок, — школа готовила также и будущих королей моды. Под мышками папки с проектами переустройства художественной жизни. Недостаток денег оберегал нравственность воспитанников, и обычно они обходились кофейной булочкой за семь и кофе за девять копеек.