Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

Когда автобус остановился, незнакомка выпрямилась во весь рост перед Сунепом. Кремового цвета костюм демонстрировал фигуру помощнее, чем у самого Сунепа, ибо его фигуру создавали в основном накладки портного. К Сунепу было обращено то, что прикрывала васильковая блузка. Валькирия, настоящая валькирия, только без лошади. Потом он заметил руку женщины и кольца на нескольких пальцах. Гм, и как она целится? Груди-то у нее значительно ниже глаз, и все же она угодила ими, должно быть, в сердце не одного мужчины. Сунеп почуял, что в правой стороне груди у него недостает нескольких ребер, которые выломали туберкулезные врачи лет пятнадцать назад. Такие валькирии не для него.

Сунеп со своим имуществом укрылся от солнца под навесом на автобусной остановке и оценивал окрестности, которые он сам выбрал. Рижская улица, наверное, главная. Она покрыта асфальтом, про который можно было сказать: заплата на заплате заплатой погоняет. В этом городе на землю не скупились — торцы домов, редко где соприкасались, повсюду росли могучие деревья, особенно ели. Здесь новогодние елочки сажают, а не пускают на растопку, размышлял Сунеп. Налево, должно быть, центр города, потому что там дома стояли плотнее. Сунеп с чемоданом направился туда. На серость архитектуры нельзя было пожаловаться. Дома, низкие, как буханки хлеба, обшитые тесом, тут дружно перемежались с оштукатуренными цементным раствором. На подоконниках сняли соблазнительно румяные фуксии, и мечтали о Мексике облепленные тлей кактусы. На широком перекрестке улиц, который, наверное, был географическим центром города, гордо возвышалось своеобразное здание, помесь церкви, универмага и семейного особняка. Вместо герба его украшала надпись «1935». Будто завернутую в жесть свечку, держало это здание на перекрестке остроконечную башенку, в которой едва ли поместился бы стул. Второй этаж с угла нависал над первым. Так образовался уютный навес, под которым открылась просторная витрина киоска. Здесь на ящике с пустыми бутылками сидел небольшой, но плечистый лысый человек и потягивал из бутылки пиво. Его возраст нельзя было сразу определить. Карие глаза казались молодыми и зоркими. Волос не было, а когда их нет, то и не известно, какие они — седые или черные.

— Извините за беспокойство, — обратился к нему Бертул.

— Наукшенский пиво. Ха-ха-ха! — У плешивого была привычка посмеяться в конце каждой фразы.

— Где тут дом культуры?

— Ступай по этот улица, потом направо, за угол. — Старик встал и застегнул две верхние пуговицы клетчатой навыпуск рубашки. От голого живота видным остался только маленький уголок. У старика был чуть ли не гипнотизирующий взгляд. Эдаким взглядом можно зарабатывать на жизнью Нигде Латвия нет такой большой дом культуры.

— В Руене, говорят, тоже очень большой, — заметил Сунеп.

— Нет, нет, я там родился. Сегодня в буфет привозили лимон.

Вдруг где-то на полях за городом раздался трескучий шум, который быстро нарастал до грохота реактивного двигателя.

— Кипен, телевизорный Кипен, — прислушиваясь, сказал старик.

Мимо промчался красный мотоцикл с высокими рогами. За них держался одетый в красную нейлоновую куртку молодой человек. На перекрестке он резко повернул машину, упершись ботинком в мостовую, и остановился под вывеской «Радио — теле». Сунепу показалось, что на месте поворота в асфальте осталась яма.

— Вы не хочет лещ, мне привозил из Буртниек озер?

— Спасибо, у меня нет плиты.

— Если вы здесь будет жить, я знает комната. Со столок… Один старый дева, у него есть корова…

— Спасибо, мне еще надо оформиться, — Сунеп отказался от пансиона.

У красного мотоцикла он остановился. На обоих брызговиках готическим шрифтом было написано «Мунтис Кипен род. 1950 не женат ул. Лауку 3 группа крови II». Там же была приклеена оголенная в дозволенных пределах блондинка, думается, англосаксонского происхождения.

Дом культуры находился в указанном месте. Серый оштукатуренный двухэтажный фасад с полуколоннами по обеим сторонам дверей, но за фасадом поднималась куда более высокая безоконная коробка. Неужто сцена с чердачным помещением для хранения и подъема декораций? Сунеп обошел вокруг здания. За ним начинался парк, в котором на зеленой лужайке росли величественные липы. Ряды — скамеек, лесенки, эстрада для певцов и для танцующих настил. За обломанной сиренью был спрятан навес для буфета. Парк огораживал забор и еще берег реки, обросший ветлами. Эти ветлы, разумеется, были достоинством танцплощадки: во время танцев свалиться в реку, даже будучи навеселе, мог только тот, кто сам этого очень пожелает. Да, здесь можно бы развернуться! Но вокруг буфета росла невытоптанная трава… Какое упущение!

С торца здания имелась дверь с надписью «Дирекция». В комнатке сразу за дверью, сидя под фикусом, двое мужчин смотрели телевизор. Между ними и экраном находился стол с бумагами и пишущей машинкой. Значит, бухгалтерия. Который из них директор, а кто бухгалтер? Бухгалтер, когда его называют директором, обижается редко, хотя в душе считает, что директор без него — это топор без топорища, но директора назвать бухгалтером было бы грубостью. Оба примерно пенсионного возраста. У одного были волнистые, седые волосы, широкое лицо с маленьким подбородком, улыбка, белая рубашка с галстуком. Другой, с круглым, даже летом бледным лицом, короткими" с пробором волосами, был из тех, кого называют обычно толстяками. В синей шелковой рубашке с короткими рукавами, в сандалиях на босу ногу, он плотно втиснулся в глубокое кресло и опирался ладонями о колени.

Только директор может позволить себе одеваться хуже бухгалтера. Сунеп обратился к объемистому:

— Вы — директор дома культуры? Сунеп. Мы договаривались по телефону…

Толстый тут же поднялся и ответил высоким голосом, часто откашливаясь. "Начало сердечной астмы", — будучи специалистом по легочным болезням, констатировал про себя Сунеп.

— Ждали, очень ждали. Наш бухгалтер, — познакомил директор с аккуратно одетым.

— Бока, — будучи учтивым, невнятно пробормотал бухгалтер.

— Прошу! Моя фамилия Касперьюст. — Директор открыл дверь в другую комнату.

Сунеп вошел в стандартный кабинет директора. Серийные книжные полки. На них вымпелы за хорошее пение и пляски. За стеклами, окостенело вытаращив глаза, в национальных костюмах разных народов лениво развалились куклы. Берестяные туеса для хранения воздуха. На стене висели болотного цвета пиджак, брюки и черная круглая шляпа. Директор, наверное, танцевал или пел в хоре ветеранов труда. Стекло на письменном столе было чистым — ни бумаг, ни пыли. В этом доме культуры все бумаги, должно быть, исписывал бухгалтер. Директор Касперьюст плотно втиснул свою спину в спинку полукруглого кресла.