Миервалдис Бирзе - Розовый слон [сборник]

— Не может быть… — прошептал испуганно он.

— Симсоне сказала, что есть… — хныкала Байба. — Теперь мы должны побыстрее пожениться, тогда мама будет нянчить ребенка…

Слово "жениться" совершенно потрясло Броню. Кое-как они прикончили маргарин, хлеб и початую бутылку вина. Затем, немножко успокоившись, решили использовать каждый солнечный день до приезда Свикене, чтобы загорать и плавать.

На том берегу под спасательной станцией, подобно буддистам, сидели оба матроса, закрыв глаза, обратив лица к солнцу, испытывая гармонию между полным желудком и праздностью.

— Они должны мне рубль за то, что я тонул! — вспомнил Броня. Это были бы хлеб и маргарин на два дня. — Я возьму… возьму ленты и тогда побредем на ту сторону!

Байба прилегла на травку, а Броня быстрее, чем обычно, помчался обратно на веранду. Подергивая бородку, он бегал из веранды в комнату, на кухню, где повсюду как-то нехорошо пахло. И противной кошкой, и гниющим творогом, может быть, и старым сыром… Что делают за границей в подобных случаях? Броня придумал.

В рюкзак быстро покидал все, что принадлежало лично ему. В замызганные полотенца Свикене завернул магнитофон, транзистор и опустил в рюкзак, потому что в ближайшие часы руки должны быть свободными. Туфли на платформе — в мешок, в теннисках полегче ногам. И наконец снял со стены Мика Джеггера с волосатой, потной грудью, который свирепыми глазами видел все, что они делали на постели. За эту картину он уплатил десять рублей. И без оглядки мимо издерганного картофельного поля пустился наутек в город. За рубежом в таких случаях тоже отдают концы… За городим он, совершенно запыхавшись, оперся о бетонный дорожный столбик, который больно вонзался в тощее тело.

В ответ на его поднятую руку остановилась первая же машина. Шофер вылез, разминая кости, обошел кругом машину, стукнул ногой по колесам, а заодно обошел кругом и Броню, который в поношенных теннисках и потрепанных штанах походил на бедного кругосветного путешественника.

— В Ригу? Куришь? Это хорошо, а то спать хочется. Залезай!

Когда Броня вскарабкался в кабину, он повернулся к Бирзгале и к Байбе задним местом, с которого с одной стороны щелкали зубы тигра, а на другой половине была нашита надпись "Kiss me" и красные губы под этим.

— Ишь ты, новая мода — ордена носят на заднице, — одобрительно отозвался шофер.

Общество не воспитывало их сексуально. Потому ответственность и последствия за это должно взять на себя общество. Таково было твердое убеждение Брони, равноценное чистой совести.

Уладив с Бокой все бумаги, опустив на почте письмо сыну с бирзгальским адресом, а также отправив ему последние двадцать рублей, Бертул не спеша, как настоящий безработный, через парк направился домой. У музея, в котором возникла губительная идея создания салона, он заметил двух полных женщин, которые гнали впереди себя тучного мужчину в сандалиях и в синей рубашке с короткими рукавами, на с соломенной шляпой на голове. Касперьюст, идя с женой и дочкой, толкал детскую коляску. Временами он прикладывал к животу ручку коляски, втягивал живот и затем резко выпячивал его. Коляска откатывалась на несколько шагов вперед, и малыш смеялся. Сильная диафрагма. Такая необходима певцам, а директору дома культуры она ни к чему. "Кати, волчок, со слезами, зачем съел лошадочку", — Бертулу пришли на ум правдивые слова народной песни. Сегодня ты чувствуешь себя приподнято, но радость пройдет, дома ты не директор, и эти две женщины будут заедать твою жизнь, мстя за меня.

Как и договорились, в вечерних сумерках Скродерен отвез его на пикапе к Анни, потому что у Бертула с собой был большой узел и портфель.

— Ты, Андрис, пожалуйста, не сердись на меня, — по дороге сказал Бертул.

— И не думаю даже! — будто привлекая свидетеля, Андрис ухватился за повешенного на шее гимнаста. — Алнис был во парень! Нарбут тоже. В следующий раз… этих Бинниев больше не будет.

— Тогда, может быть, и меня больше не будет;— вздохнул Бертул.

— Почему? Предки успокоятся. Завтра опять будет молоко. Не надо бежать…

— От трудностей, не так ли? — Бертул развел усики в грустной улыбке. — Я уж не бегу, а иду сейчас навстречу им…

В желтом пиджаке, в нейлоновой рубашке пепельного цвета с бабочкой под подбородком — в общем, молодец. Только дешевые вытертые замшевые туфли характеризовали истинное душевное и материальное состояние Бертула.

С узлом в одной руке, с портфелем в другой, Бертул постучался в белую парадную дверь, у которой по обе стороны цвели высокие далии.

— Я уже опасалась, что вы передумали, — сердечно зазвучал глубокий голос Анни. Этим вечером она была такой же, какой Бертул увидел ее, когда въезжал в Бирзгале: в синей блузке с брошью у выреза, в бежевой юбке, с половиной левого глаза, прикрытой белокурой волной волос Мерилии Монро.

— Разрешите… я вам все объясню.

В комнате Бертул тут же засуетился. Поднял узел на стул. Развернул черствую, шуршащую бумагу. Открылся музыкальный ящик. Бертул поставил одну дырявую жестяную пластинку, завел и отпустил пружину. Послышались звуки мандолины, исполнялся "Marche du Prince Leopold de Dessau".

— Марш Десавского принца Леопольда, — пояснил Бертул, то поглядывая на Анни, то уделяя поддельное внимание техническому состоянию аппарата. — В этом инструменте заморожены две сотни, и я прошу временно оставить его в качестве залога моих честных намерений вернуть вам деньги, как только переговоры с музеем консерватории будут закончены. Мне только необходимо добраться до Риги…

Только до Риги? Красивая ложь вообще не заслуживает порицания. Лучше бумажные цветы возле щеки, чем колючая проволока из настоящего железа. Но если Бертул думает про Ригу… В таком большом городе могут пропасть и Бертул, и ее две сотни.

— Не говорите про залог, верю и так. Вы же еще не успели поужинать?

— Мой принцип — после шести часов ничего серьезного..

— А в гостях? — И Анни усадила Бертула рядом с принесенным им же музейным экспонатом. Пока Бертул разглядывал цветную фотографию с пальмами и белым кораблем в Черном море, круглый обеденный стол был накрыт не только льняной скатертью, появились и рюмочки, и тарелки, и салатницы, и, аппетитно благоухая, из кухни явился даже жареный бекон с яичницей. Коньячной бутылке было доверено художественно завершить этот натюрморт. Бертул открыл портфель, в котором еще утром хранились планы культурной жизни Бирзгале на зимний сезон 1973/74 года. Планы разбила жизнь, но бутылка вина в портфеле была цела.

— Я чувствую… и запах кофе. Может быть, коньяк и кофе, а теперь… — Бертул выставил на стол бутылку с золотой головкой, которую покрывали роскошные этикетки.

— Ого! Мозельское вино! "Liebfrauenmilch", атомарна! — воскликнула Анни.