Михаил Левитин - Возлюби ближнего!

Восторгов Алексея не разделяли не только ее мать, но и все подруги. Иногда, впрочем, как и подобает подругам, они в присутствии Нади присоединялись к явно завышенным оценкам Алексея, но, оставаясь одни, долго смеялись, называя Надю «тусклой дылдой» и даже «выдающимся полудурком».

Что касается Алексея Чудновского, то для него Надежда Бурылина была самой красивой, самой умной девушкой на свете.

Не удивительно, что состояние, подобное тому, в котором пребывал Алексей, у некоторых его друзей вызывало скептическую улыбку и даже возмущение. Это были молодые парни, начисто лишенные счастливейшего дара воображения. Для них мечта — всего лишь наиболее распространенное название кафе или кондитерских изделий, а нежность — чувство, присущее древним сентиментальным старичкам, которое обязан подавлять в себе современный человек.

Да только ли среди молодежи распространены эти опасные теории?

Разве так уж редко встречаем мы граждан зрелого возраста, чьи вкусы, чья душевная глухота служат примером их детям и внукам. Логика этих скучных обитателей нашей планеты несгибаема, как булыжник, а словесный набор, которым они оперируют, потерял свой первичный блеск еще в начале восемнадцатого века!

«Любить человека так просто, ни за что ни про что, — рассуждают эти люди, — нельзя, а идеализировать свою возлюбленную могут только круглые чудаки и отпетые фантазеры».

Всем этим рассуждениям вряд ли надо было уделять столько места, если бы в повести не участвовал Сергей Будринцев — лысоватый длинноногий брюнет, о котором мы и начинаем речь.

Досрочное облысение и преждевременные морщины мало беспокоили Будринцева. Сергей Николаевич старался походить на человека старше своих лет. Это придавало его манерам большую солидность и респектабельность.

Он был не чужд моде, однако не стал ее рабом и потому носил в меру зауженные брюки, заказывал себе однобортные и длинные пиджаки на манер гоголевских сюртуков с двумя фальшивыми разрезами по бокам, и непременно двубортные жилетки самых ярких расцветок. Всем беретам, шляпам и каскеткам он предпочитал фундаментальную, ширококрылую кепку тбилисского покроя.

Работал Будринцев в проектном институте чертежником-копировщиком, но тщательно скрывал это, давая понять, что трудится на скорбной ниве искусства.

Было известно еще, что живет Будринцев где-то в новом, отдаленном районе и, неизвестно почему, занимает один двухкомнатную квартиру.

Обо всем этом Алексей узнал от Нади. У нее на именинах он и познакомился с Сергеем, причем, представляясь, Будринцев назвал себя дальним родственником виновницы торжества.

Несмотря на то что Сержик — так Надя называла Будринцева — за весь вечер лишь один раз обратился к нему, высказав свое восхищение салатом и пирогами, Алексею он все-таки понравился. Да и как мог не понравиться пусть даже самый дальний, но все же родственник Нади. Его Нади!

На именины Будринцев явился с гитарой, небрежно перекинутой за спину, как туристский рюкзак.

— Второй Шарль Азнавур, — отрекомендовала Будринцева Надя. — Сам и музыку, и стихи пишет. Одним словом, восходящая звезда на нашем тусклом поэтическом небосклоне! Будьте знакомы!

— Ну, это уже перебор, — притворно запротестовал Будринцев. — Есть звезды и поярче, чем я, куда ярче.

Стихи Будринцев стал сочинять еще в детстве, учась в третьем классе. Уже тогда вечно измазанного чернилами, прыщавого десятилетнего карапуза звали в кругу многочисленных родственников не иначе как «поэт-вундеркинд».

— О! — восклицали тети, прослушав очередную Сережину стишину. — Это же второй Лебедев-Кумач!

— Ни в коем случае, — заявляли дяди. — Судя по лирической строчке: «Любовь, любовь — а кто она такая», наш Сережа чем-то напоминает раннего Степана Щипачева!

— А по-моему, — категорически утверждала мама, — если учесть тяготение Сережи к самым различным поэтическим жанрам, то нетрудно увидеть некоторые черты его тезки Сергея Михалкова.

Внезапную вспышку популярности Будринцева организовал ныне покойный отец Сережи — агент по снабжению горчично-уксусного комбината, человек чрезвычайно оборотистый и, даже в среде его коллег, редчайшей пробивной силы.

С помощью десятка записок, ходатайств, рекомендаций он сумел убедить редактора вечерней газеты напечатать стихотворение Сережи, начинающееся словами: «На дворе зима, мороз — для родителей вопрос: надо валенки достать, дети чтоб могли гулять». Стихотворение это напечатали под рубрикой: «Творчество детей наших читателей». Получив гонорар, Будринцев-старший затеял тяжбу с газетой, требуя вернуть ему удержанный налог за бездетность. Случай действительно был беспрецедентный, поскольку в финотдельских инструкциях того времени подобного рода факт не был предусмотрен. Но отец вундеркинда не замедлил использовать этот казус как материал для рекламы своего сына. Среди «нужных» знакомых он отыскал некоего журналиста, и вскоре в одном из распространенных журналов появился саркастический репортаж о том, как у малолетнего поэта Сережи Будринцева потребовали уплаты налога за бездетность. В репортаже широко цитировались стихи вундеркинда и приводился даже его ответ на вопрос о «ближайших творческих планах».

Как и следовало ожидать, подобная статья не могла пройти незамеченной. Шуму эта статья наделала много.

Однако след ее быстро пропал, и после непродолжительного шума вскоре о ней и вовсе забыли.

Достигнув совершеннолетия и уже осиротев, бывший вундеркинд продолжал сочинять стихи на «взрослые» темы. Их читали литконсультанты и растерянно пожимали плечами, не зная, что ответить автору. Дело в том, что за эти годы Сергей Будринцев здорово набил руку, сочиняя технически грамотные стихи, вполне достигшие, как говорят поэты, средневосковой спелости.

— Не понимаю, — возмущался Будринцев, когда литконсультанты, преодолев присущую им робость, возвращали ему стихи, — кажется, пишу я не хуже тех, которых вы усердно печатаете, и темы выбираю достойные, и от современного стиля не отстаю, — что же вам надо?

И хотя никто ни разу не сказал ему прямо, что стихам не хватает таланта, Будринцев, видимо, и сам пришел к этому печальному выводу. Взяв пример с таких же, как он, поэтов-неудачников, он стал распространять свои стихи, предварительно перепечатав их на машинке.

Первое время его опусы сбывались довольно ходко. Находились люди, готовые заплатить по трешке и пятерке за любые стихи любого неизвестного им сочинителя, лишь бы они были напечатаны не типографским способом.

За такими стихами быстро устанавливалась слава «отвергнутых», «нецензурных», а автор их возводился в ранг «прогрессивных мучеников».