Александр Архангельский - Зеленый портфель

Марина уехала на следующее утро, не попрощавшись. Мой сын, кажется, не заметил этого, просидев все оставшееся время в номере за статьей. Я же все это время наслаждался лыжами и утешал себя клубничным мороженым, когда меня одолевали мысли: правильно ли я поступил, лишив мир еще одного профессора С.

Чтобы попасть в цель, часто нужна не меткость, а смелость.

Чем отличается голодание от обжорства? Вред тот же, а удовольствия никакого.

Писатель Н. — гордость нашей макулатуры.

Несколько молодых поэтов-авангардистов, на выступления которых никто не ходил, потому что их стихи были оторваны от жизни, решили сами пойти в народ. Молодые люди пришли в парк и, забираясь по очереди на скамейку, начали тарабанить свои заумные стихи. Проходившая мимо старушка остановилась и сказала выступавшему поэту:

— Правильно говоришь, сынок! Плохо мы еще живем.

Рисуя свое прошлое, человек обманывает других. А рисуя свое будущее, обманывает себя.

Мост — скелет гигантского чудовища, которое умерло, перепрыгивая через реку.

— Что такое счастье?

— Делать, что хочешь.

— А что ты хочешь?

— Ничего не делать.

В каждом страховом агенте дремлет Шекспир.

Самое главное в жизни — любовь, если, конечно, здоровье крепкое и жилплощадь большая, а деньги придут сами собой, лишь бы работа была хорошая.

Краткость — сестра шпаргалки.

Сверхстарость — это когда памятник уже развалился, а тот, кому его поставили, еще жив.

— Как ваша фамилия?

— Спасибо, ничего. А ваша?

— Почем у вас огурцы? Почем у вас огурцы? Почем у вас огурцы? — три раза повторил я. Но он не обращал на меня внимания. Невысокий молоденький паренек в белой куртке продавца. С той стороны уличного торгового лотка.

Он стоял и смотрел вдаль, куда-то туда, где меня нет. Наверное, так смотрят в море старые морские волки, вспоминая былое, подумал я. И еще я подумал: наверно, ему ужасно скучно здесь, среди ящиков с кривыми бурыми огурцами. Ведь мальчик еще, а туда же — к доходам.

Не глядя на меня, будто рассуждая вслух, он сказал:

— Почему-то все считают, раз человек работает в торговле, значит, он ворует. Вот я работаю в торговле и совершенно презираю деньги. Совершенно! Не верите?

Он отчаянно глянул на меня.

Я съежился.

Он выхватил из кармана пачку червонцев и бросил в урну.

Я вскрикнул и инстинктивно бросился их вытаскивать. Пачка была тяжеленькая, перетянутая черными суровыми нитками.

Я подал ему. Он безразлично сунул деньги в карман халата и сказал:

— Зря вы так. Все равно они фальшивые.

— Но-о, — протянул я.

А он вдруг быстро оглянулся по сторонам и шепотом заговорил:

— Это же мафия! Синдикат! Сговор! Правильно люди думают. У них все воруют. Все! И меня заставляют!

— А вы? — предчувствуя ответ, спросил я.

— Я — нет! — сказал он и гордо откинул назад голову. — Я с ними бьюсь! Один.

— Хм…

— Они мне простить этого не могут. Боятся, конечно. Убрать меня пытались, — многозначительно произнес он.

— В каком смысле?

— В прямом. Яд из перстня. Пистолет с глушителем. Винтовка с оптическим прицелом… А однажды — я тогда в вагоне-ресторане работал — едем как-то глухим таким местом, кругом топь, гарь. Место гиблое! Ни один тепловоз не взялся нас провести. Поэтому к нам на станции пристегнули какой-то паровозишко, который не жалко. Кое-как тянет. Машинист ругается, дрова сырые, стекла дребезжат. Я в буфетной был, вдруг слышу: он вскрикнул…

— Кто?

— Машини-ист! И сразу конский топот! Гиканье, свист! Я — к окну! Поздно! Они со всех сторон прямо с коней, как саранча из травы, на поезд прыгают, на поручнях виснут.

Ну, выволокли меня. Привязали к дереву.

А пассажиры в окно пялятся, улыбаются, руками машут, довольны. Думают, кино снимается. Какое кино! Сам управляющий трестом Спиридонов там!

Спрыгнул с коня. Поводья бросил подбежавшим и ко мне медленно так идет (никогда не забуду), хлыстом по зеркальному тугому голенищу постукивает. Звук такой противный: ццач, ццач. Я в белой куртке, с толкушкой для пюре, как был, стою к сосне привязанный.

Подходит. Выхватывает из-за пазухи приказ об увольнении и — мне! В лицо! Я смотрю прямо в буквы его подписи, не дрогнул! Ни одним мускулом лица ничего им не показал.

Он зубами скрипит. И… первым не выдержал, закричал:

— Ну! Долго ты будешь над нами издеваться?!

Я молчу.

Он:

— В последний раз спрашиваю: будешь пюре водой разбавлять или нет?!

Я звонко так, на весь лес:

— Н-нет!

— А-а-а! — закричал он, за голову схватился, вскочил в седло и помчался в топь. Ну, и вся банда за ним.

Тут эти, с поезда, бегут, падают, обнимают меня, целуют. Машинист связанный выскакивает, веревки на бегу зубами рвет. Да где их порвешь — нейлон. Хорошо, у одной пассажирки маникюрные ножницы при себе оказались. Освободила нас…

— Да-а-а, — потрясенно сказал я, — вот это история!

— Что вы, — снисходительно протянул продавец, — это еще что. Я как-то в шашлычной работал, истопником.

Они мне по телефону звонят: «Согласен, — спрашивают, — вместо березовых дров на мазуте жарить? Дело верное. В неделю кубометр дров. За полгода пиломатериала на дачу накопишь».

Я им так звонко в трубку, наверное, на всю АТС:

— Н-нет!

Они шепотом:

— Ну, смотри, парень. Ты нас знаешь.

— Знаю, знаю, — говорю, — как же не знать: зав. производством, кладовщик, бухгалтер Емельянов.

На следующий день прихожу домой. Ба! Соседа похитили!

У меня в комнате все перерыто, разбросано. Наверное, уголовный кодекс искали. Не нашли. Он у меня в чемодане с двойным дном в тайнике под двойным полом спрятан. Только профессионал может найти. А эти? Грубо сработали! Соседа вот похитили. А зачем он им?

Но все равно, думаю, надо выручать.

Утром на работу приношу ведро мазута. Они ко мне. Смеются, по плечу хлопают: «Наконец-то, наш».

Я говорю: «Ваню сначала отпустите!»

Едем на загородную дачу Емельянова. Спускаемся в подвал. Цветомузыка! Девушки! Бар! Коньяк! Ваня сидит, разрумянившийся такой, веселый. Уходить не хочет. Гады, знали, чем взять!

Бешено соображаю: что же делать? И вдруг осенило! Хватаю ведро. Выливаю на Ваню мазут!

Он вскакивает. «Как же я в таком виде вон ту девушку теперь на танец приглашу?!» Обижается на меня и уходит билет на электричку покупать. Эти его уговаривают, бегут за ним. А он им принципиально: нет, мол, в следующий раз, может быть, если без этого идиота.