Владимир Котенко - Служебный гороскоп

— Чудеса, да и только, — хмыкнул Ной.

Через семь дней и ночей бумаги окончательно вернули себе респектабельный вид. И когда Ной входил, смотрели на него важно, независимо, подчеркивая, что они — пуп земли. К годовому балансу уже было вообще невозможно подступиться.

Еще через семь дней и ночей в пещере появился маленький, сухонький человечек, который бойко водил пером по бумаге.

— Что я вижу? Привет тебе, о Пятница, от Робинзона Ноя! — вскричал Ной, становясь на колени. — Благодарю тебя, всевышний! Все же ты человек! Сжалился и сделал чудо!

— При чем здесь всевышний? При чем здесь чудо? И вообще кто вы такой? Почему врываетесь без стука?

— Я Ной.

— А я начальник этой канцелярии. И, слава богу, всевышний к моему созданию не имеет никакого отношения. Меня породили эти бумаги.

— Значит, ты бумажный червь? — разочарованно спросил Ной.

— Не червь, а бумажный человек.

— Неужели эти бумаги имеют такую силу? — усомнился Ной.

— Раз есть бумаги, их кто-то должен обслуживать. Приводить в порядок, регистрировать, реагировать.

— Но это же мистика на чистом сиропе! — воскликнул Ной.

Пока они разговаривали, народились еще несколько человечков и молча уселись за столы.

— Извините, я задержался по не зависящим от меня обстоятельствам, — сказал один из них.

— Чтобы это было в последний раз, — заметил начальник. — Всемирный потоп — неуважительная причина.

Пока оформляли Ною прописку, уже забегали курьеры и застучали на машинках секретарши. Начальники отделов отвечали на телефонные звонки, у касс очередь — выдают зарплату, и уже кто-то созывал производственное собрание, посвященное подведению итогов за послепотопный период. Дальше жизнь начала триумфальное шествие по всей земле.

Когда человек окреп, началась активная переписка между континентами и внутри них. Сначала входящие и исходящие переносили голуби, но вскоре этот дедовский способ перестал удовлетворять постоянно растущие потребности. Появились самолет, пароход и радио. Нужны были сейфы, чтобы хранить особо важные документы, — тяжелая промышленность получила большой толчок для своего развития. Расцвела торговля: у одних была бумага, но не было чернил, у других были гусиные перья, но не было промокашек. Люди, которые особенно поднаторели в писании бумаги, со временем стали писателями и журналистами и изводили тонны бумаги, критикуя бумагомарателей. Так возникла цивилизация. Бумаги не могут лежать без движения, им нужны все новые и новые рынки сбыта, — пришлось открыть Америку.

Потом Арарат утратил свое значение центра, каждый дул в свою дудку, начались войны, что соответственно закреплялось на бумаге в виде объявлений войны, или мирных договоров, или победных реляций.

А вы говорите — бумага!

Раннее утро. Моросит мелкий дождь, пополам с противным мокрым снегом. Или солнечный день, но морозный ветер иголками тычет в лицо. Но в любую погоду — в зной и в холод — мы собираемся вместе, чтобы снова и снова подтвердить свою принадлежность к очереди.

У очереди своя жизнь, сложная и многомерная. Очередь строга и безжалостна, требует от тебя жертв и забирает в свою власть целиком. Ты уже не принадлежишь самому себе, ты ее раб, иначе она тебя отвергнет, отторгнет, отринет и выплюнет из себя, словно кит пророка Иону. Попробуйте, например, однажды не прийти отметиться, попробуйте отозваться об очереди неуважительно — и вы будете никто и ничто, она вычеркнет вас из своих рядов.

Очередь сильна, но она сильна такими же, как ты, вы, он, она, они. Ты — ничто, она — все. Поэтому поклоняйся ей, однако держись с достоинством, не лебези, не мельтеши, не падай ниц.

Контакты, узнавание, притирка, подгонка друг к другу, чувство локтя, вписание в общую массу не всегда проходят благополучно. Иногда возникают самые неожиданные конфликты. Например, вы спрашиваете:

— Кто последний?

Вам с презрением отвечают:

— Последняя у попа жена.

— А кто крайний?

— Вот это уже другое дело. Однако вы вновь обратились не по форме. Следует сказать: «Скажите, пожалуйста, кто крайний?» Слово «кто» непременно должно предшествовать слову «крайний». И «пожалуйста» обязательно, все-таки не к баранам обращаетесь. Однако и в приличиях следует знать меру: кое-кто вместе с «пожалуйста» употребляет и «будьте добры». Это лишь перевод времени и пускание слов на ветер.

У очереди свои писаные и неписаные законы. К числу писаных законов относится строгая субординация, превосходство впереди стоящих у прилавка над сзади стоящими. У очереди есть правила и менее регламентированные, относящиеся более к области этикета. Очередь легко восприимчива к обидам, неспособна к юмору, невосприимчива к критике, своим обидчикам она не прощает, зато отличается истинным демократизмом, твое место свято, занимаешь ты его раз и навсегда, тебя не обойдут, не обскачут, не подсидят, твой порядковый номер навечно вписан чернилами на скрижалях очереди в руку или ногу, спину или живот. Все, что от тебя требуется: ждать и время от времени приходить на проверку, не дерзить очереди, не толкаться, не ставить приятеля или родственника впереди себя с дурацкими словами: «Он здесь стоял», хотя и ежу ясно, что он не стоял, не стоит и не будет стоять.

У очереди есть свой лидер, первый среди равных, это тот, кто стоит у самого прилавка. В силу своего положения он вправе делать замечания сзади стоящим: «Тетя Мотя, что вы прете?», «Не лезьте, как на буфет!», «Вот народ, совсем совесть потерял!» Ему многое простится, ибо он прошел путь от начала до конца, его ноги устали, тело в ссадинах от толкотни и острых локтей. Положение лидера не столь уж прочно, как может показаться. Нередко бывало, что очередь, взбунтовавшись, выходила из повиновения, производила переворот: последние становились первыми, первые — последними. Лидер слишком занят прилавком, чтобы уследить за заговорами и интригами, которые плетутся сзади.

Самое прочное положение у тех, кто стоит посредине: и к прилавку близко, и от хвоста далеко. В средних можно жить спокойно, хотя, конечно, очередь движется и средние рано или поздно становятся первыми.

Но рассмотрим порядок возникновения очередей и процесс их становления. Часто они возникают сами по себе, без всяких видимых на то оснований. Еще вчера очереди не было и в помине, а сегодня она уже бурлит полноводной рекой, хотя ничего не дают и давать не будут, директор магазина просит всех разойтись, очередь растет тем быстрее, чем больше аргументов приводит директор. В сердцах плюнув, директор уходит, а очередь остается, ее организм исправно функционирует, люди пишут номера, запоминают друг друга в лицо и по одежде, дабы не вклинился посторонний. Кстати, об одежде. Опыт гласит, что разумнее всего ее не менять, всегда быть в одном и том же костюме или пальто. Всякие переодевания лишь ведут к путанице и неразберихе: или вы кого-нибудь не узнаете, или вас турнут в три шеи. Известен случай, когда какой-то авантюрист, стоявший в очереди под номером 666, наклеил усы и бороду, как у номера 312, дабы занять его место, но был с позором разоблачен и изгнан. И еще о доверии. Однажды к большой очереди за апельсинами подошел гражданин лет пятидесяти и стал пробиваться к прилавку.