Александр Лядов - Лучше лизнуть, чем гавкнуть [сборник]

Замолчал, поскольку засмотрелся на проходящую девушку.

— Ты посмотри! Та, в красненьком. Хороша… Её бы к нам, на месяц. Отдохнула бы на природе, коров подоила… Я бы помог. — и расхохотался с какой-то детской улыбкой.

— У меня с женским полом часто наперекосяк.

— Почему?

— Почему-почему…

— Расскажи, как говорят, — излей душу.

— Пиво кончается.

— Это исправим. Давай кружку.

— Колхоз у меня как колхоз. Мужиков мало, баб много, как везде. Я сам за шофёра на «бобике» за зарплатой в район с бухгалтером, девкой молодой, мотаюсь. Едем, а она говорит: «Иван, — говорит, — останови машину, посмотри, какие подснежники…» Она про подснежники, букетик собирает, а я гляжу на её задок, такой аппетитный. Слыхал, есть поговорка «Задница как орех, так и тянет на грех»? А ездили не один раз. И не только когда подснежники. И вдруг эта наша Клава забеременела и родила сына. А мужика-то у ней нет. Может и есть, но не в своей хате. Жена мне проходу не даёт: «Доездился, кобель… Это твой. Сам говорил, что надо увеличивать поголовье… Ты ж дисциплинированный. Выполнять должен партийные поручения. Увеличил на одного колхозничка». «Да нет, — говорю, — отстань». «Твой, твой. Тут больше некому. Бык и тот один на три района». Пилила она меня года полтора. Один раз приходит и говорит: «Нет, не твой. Не похож». И мне полегчало. Вот скажи мне, ты человек книжный. Живу я с Нинкой уже четвертак годов. Дочку и сына вырастили, правда разлетелись они.

— Почему?

— Опять почему-почему. Ты когда-нибудь бывал на нашей свиноферме или птицеферме?

— Нет.

— Запахи не вдыхал? Те, кто там работает, этими запахами пропитываются. В нашем поселковом клубе танцульки устраивают, молодёжь из района зовут, городских. Танцует дочка один раз с парнем, и вдруг он ей говорит: «Слушай, чем от тебя воняет?» Да громко так. А она лето поработала на птицеферме, помогала подруге. Удрала с танцулек, в слёзы: «Я уеду в город. Не хочу, чтоб от меня воняло и мужики шарахались». За ней и сын потянулся. Я не хотел их отпускать, но мать решила: «Пусть едут. Что мы им здесь можем дать? А силой не удержишь. Дети — ломоть отрезанный. Захотят — вернутся».

Он помолчал, потом улыбнулся, глядя на проходящую недалеко девушку, и продолжил:

— Но я не про молодых хочу. Я про тебя и меня. Погляди направо, тебе с мороженым блондиночка подойдёт? Попроси холодненьким мороженым поделиться… Так ты мне скажи, почему нас на баб тянет? Других. Знаем же, что своя дома не хуже, вернёмся, рады будем, а всё равно хочется… Чего лыбишься? Не знаешь? Иди за пивом…

А в прошлом году… Собрали в области в городском Доме культуры на конференцию председателей колхозов, секретарей партийных, профсоюзы, исполкомы, всю шайку-лейку. Учить нас, как надо правильно жить, пахать, доить, ну сам знаешь. Правда, как с бабами обходиться не учили. У нас командовать, советовать, проверять все умеют, а работать некому… А я уже давно в область не ездил, в город. Забрали паспорта для регистрации и направления в гостиницу. И пока рассказывали, про что конференция, всё оформили и дали бумажки с номерами комнат в гостинице: «Устраивайтесь, завтракайте и через два часа к началу не опаздывайте».

— Дождик капает. Может, по сто пятьдесят?

— Не возражаю.

Принёс водочки, закуски. Выпили по первой.

— Так чего я тебе молотил?

— В гостиницу пошёл.

— Да. Никогда не забуду. Захожу в свой номер, смотрю — двухместный. На одной кровати лежит и читает книжку бабёнка, очень даже фигуристая, в спортивном костюме. «Здравствуйте». — «Здравствуйте», — и не отрывает глаз от книжки. — «Мне номер этот дали, сказали, что здесь я жить должен». Она опускает книжку. Долго смотрит на меня, улыбается и говорит: «Живите, раз вам сказали». Чувствую, что-то не то… Думаю, чёрт его знает, может, за это время уже в гостиницах вместе селят баб и мужиков, номеров мало… Ведь денег даже на коровники не хватает. Решил оставить свой чемоданчик, вечером разберусь. Может, мужики на собрании объяснят. Иду в Дом культуры, а в голове одно: где я её видел? Знакомое лицо. Шёл, шел… И вдруг как обухом по голове: «Наташка!! Школа, последний класс, первые стаканы, поцелуи взасос… А куда я иду? Какая на хрен конференция? Какой Дом культуры?…» Развернуло меня на сто восемдесят градусов, и я строевым — ать-два, не шатаясь, снова в свой номер, куда направила меня, между прочим, вышестоящая инстанция. Смотрю, она лежит прикрытая, но только простынёй. «Я…» — «Я уверена была, что ты вернёшься… вспомнишь».

На конференцию добрался к концу второй половины дня. «Для выполнения постановления партии и правительства, мы…» — призывал очередной крикун. А у меня перед глазами её грудь, её губы… «Нужно сказать, что товарищ Тарасов не мобилизовал свой коллектив», — мелет чушь какой-то трепач. А я целую её и целую… Жалко, что ей нужно было уезжать.

Веришь, на этом всё не кончилось… Наливай, а то скиснет на солнце. Вечером все пошли в ресторан при гостинице. Встретил своего знакомого председателя соседнего колхоза. Выпили, конечно. Очень крепко загрузились. Очень. Я сдуру ему и ляпнул: так мол и так. Поселили меня с бабой, очень неплохой. И ты веришь, откуда столько силы пробудилось…

— У тебя, как у Пушкина, «душе настало пробужденье».

— Это точно. Хорошо стишки читаешь. Пушкин молодец. Давай за него выпьем. Он девок любил… Знаешь, у меня есть сторож, тоже Пушкин. Не просыхает… Ему Нинка один раз говорит: «Кузьмич, не позорьте фамилию великого поэта». А он ей: «А чего хорошего он сделал? На бумаге чирикал. Так бумагой скотину не накормишь. Да чтоб я из-за бабы стрелялся? Тьфу… Да они табунами ходют. Выбирай, какую хошь…» Не смогла перевоспитать его моя учительница. Но сосед, как услышал, что у меня в номере баба была, опрокинул рюмку, закусил и твёрдым голосом ко мне: «Я тоже хочу. Надо зарядиться. После таких “Домов культуры” я молодею, что хорошо влияет на семейную жизнь. Пошли». — «Куда?» — «К администратору». «Угомонись», — говорю. Но пьяные, какой спрос? Пришли в гостиницу. Он к администраторше: «Вас как величать?» — «Зоя Сергеевна». — «Зоя Сергеевна, вот Ивана поселили с ба… с женщиной, а меня нельзя так же?» — таким ласковым, сладеньким голосом. А сам он громила, поболе меня. Ведро без закуски высосет — и как огурчик.

Администраторша, бабонька очень даже в соку, всё при ней, посмотрела на него, улыбнулась, проверила паспорта и говорит: «Парфенов Михаил Степанович?» — «Так точно», — и смотрит на неё, и смотрит. — «Сто семнадцатый одноместный у вас?» — «Так точно». — «А у вас двести двадцатый?» — это ко мне. — «Да». — «Всё правильно. В номере двести двадцать поселили Жёлудеву Нину Васильевну. Женщина вы, товарищ Жёлудев», — и показывает паспорт мне. А паспорт не мой, а жены. — «Нужно аккуратно обращаться с документами».