Александр Лядов - Лучше лизнуть, чем гавкнуть [сборник]

И я сразу всё понял. Нинка на почту бегала, детям посылку отправляла и свой паспорт поверх моего положила. А я его не глядя взял, он у меня всегда сверху лежал. Вежливо так дала мне ключ в другой, уже одноместный номер. «Есть вопросы или замечания?» — «Нет… Нет…» — «Спокойной ночи». — «И вам также… Простите, что не так». Пошли мы, как побитые собаки, не солоно хлебавши. Она внимательно нам вслед глядела, я это приметил. А сосед просил меня не обижаться. Не хотел, а вышло, что свинью подложил мне. Меня же из женского номера — тютю, а если бы не попёрлись к этой Зое, то, может, ещё какую-нибудь бабёнку мне подселили, а я бы с ней договорился. Но перебрали…

Встретились со Степанычем утром на конференции, сели рядом, он толкает меня в бок: «Брось ты слушать эту хренотень. Слушай сюда. Вчера только лёг, стук в дверь, такой тихий. Открыл, входит Зоя — та, что Сергеевна. Свет в номере потушен, я в трусах: «Извините», — говорю. — «Ничего… Я зашла узнать, всё ли у вас в порядке, нет ли замечаний». — «Нет. Прижался к ней. Она не отказала… Дверь закрыл на ключ, и у меня долго не было никаких замечаний… С меня пузырёк — с закусоном. Потому как по твоей наводке».

Вернулся я домой, вооружённый инструкциями, постановлениями, указаниями, обязательствами. Это ж всё на бумаге, а на деле ни хрена применить нельзя. Но со своей дорогой Ниной Васильевной можно было всё. Она это почуяла… «Чем же вас там поили-кормили, что ты стал таким борзым под одеялом?» — «Партийными приправами, подруга, только партийными соками. В Доме культуры. Партия — наш рулевой». Знала бы она этого рулевого.

А месяца через два, вот что значит баба, говорит так ласково, с подковыркой: «Ванечка, — говорит, хоть я уже забыл, когда она так меня звала, — а когда у тебя в Доме культуры следующая конференция намечается?..»

Недавно, перебирая свой архив, я обнаружил несколько страниц, на которых были выписаны отрывки из писем. Внимательно их прочитав, я понял, что это выдержки из переписки молодой девушки, студентки, со своим другом, первой любовью. Но откуда эти листки с незнакомым почерком? Вспомнил свою бурную молодость. Нет, не мне… Таких письменных страстей не получал. Показал жене: «Может быть, ты кому-нибудь другому признавалась, а с годами почерк меняется…» — «Что писала другим — давно сожжено, а тебе не успела, поскольку тебя обработала, вспомни, за три месяца. Но изливала бы свои чувства к тебе не менее темпераментно…» Посмеялись. Вспомнили годы молодые и решили опубликовать отрывки незнакомки. Они этого, по-моему, заслуживают. А вдруг найдётся автор?!

И ещё… В одном из писем девушка использует слова из одной самой исполняемой и популярной песни — «Bésame mucho», что в дословном переводе означает «Целуй меня много (крепче)», написанной юной мексиканкой в 1940 году. Советский поэт Регистан сделал перевод с наименованием «Песня сердца», поскольку по цензурным соображениям оригинальное название тогда не проходило. Было много разных переводов, один из неудачных приводится в письме, но искажает смысл подлинника. Но девушка не виновата — так она услышала, ей и этих слов было достаточно. Для песни её сердца.

Душа поёт — диплом лежит.

Люблю — это я уже кричу…

У меня болит голова. Я не могу грубить.

В письме много ошибок. В твоём городе есть ликбез?

Будем считать, что мы виделись.

Можешь похитить меня. Правда, мы живём в век торжества дипломатии, установления дружеских контактов, заключения двухсторонних договоров. С мамой договоримся.

Не приезжай… Глядеть в глаза любимому и знать, что диплом не защищён, какая это радость?

Отчего родители никогда не идут гулять или не ходят в кино?

Видишь, как я далека от диплома?

Сколько можно доверять бумаге поцелуи?

Ещё много-много хотелось тебе сказать — никак не могу найти слов, приезжай, любимый, помоги найти.

Странно, всю жизнь я берегла себя от мелких увлечений, от ошибок, очевидно, что бы совершить крупную первую. Последнюю ли? Откуда во мне столько безрассудства? Я всегда считала себя серьёзной. Не умея плавать, не зная течения, я бросилась в воду с головой. Ты понимаешь это? Мне нет дороги назад. Сумеешь ли ты оценить всё это? Теперь я знаю, что значит любить. Люблю, умираю от желания видеть тебя рядом со мной — совсем близко, не верю тебе, ничего не знаю, не вижу своего завтра, люблю, хочу с тобой — большего я желать не в состоянии. Я ненавижу себя за то, что люблю тебя больше себя и ни в чём не могу тебе отказать.

Я изумилась — подчас не сразу вспомнишь композитора и название вещи (их ведь сотни в голове), но именно здесь, чрез своё (в самом буквальном смысле понимания), я пришла к мысли, которую хотел выразить музыкант. Вчера передавали «Концерт-загадку». Последней «загадкой» был вальс Крейслера. Музыка знакомая-знакомая, а название не помню. Мне кажется, будь я балериной, я танцевала бы лучше всех. Я представила себе, как танцовщица в своих движениях передаёт смысл музыки. В каком-то месте она игрива, легка, кокетлива — я вижу лёгкие, грациозные, капризные и изящные, быстрые, прихотливые движения танца. В другом месте звуки властные, зовущие, страстные, насыщенные до предела, какие-то яркие. С ними гармонировали бы стремительные, широкие, темпераментные, резкие движения — так танцевала бы уже не капризная девочка, но женщина, бегущая навстречу возлюбленному, узнавшая радость любви. Стоило мне мысленно произнести эти слова, как я тотчас вспомнила, что и вальс так и называется «Радость любви».

«От любви не требуют поруки. С нею знают радость и беду». А ты любишь Есенина?

Передо мной лежит учебник, расчёты, линейка и… твоё письмо.

Я не хочу доверять поцелуй бумаге. Даже самый крепкий поцелуй не передашь письмом.

У нас появилось «вчера». Помнишь, как мы говорили: прошёл ещё один день… уже два дня… три… скоро у нас не будет завтра.

Шум мотоцикла в открытое окно аудитории, где за столом она сидит и глупо на диплом глядит.

Я погибну от запаха роз и собственных грёз.

У порядочных нормальных людей диплом, а у меня, видите ли, любовь!

Гораздо приятнее писать тебе, чем чертить. Как трудно оторваться от письма, словно нужно расстаться с тобой.

Окно выходит во двор общежития. Пейзаж унылый: куча золы, лужа, сваи… Только две акации и тополь разнообразят вид. Никогда не думала, что этим можно любоваться. Когда любишь — всё красиво. Уже пять часов утра. Наступает новый день.