Валерий Тихомиров - Невеликий комбинатор

Инженер Лысинский проснулся от непонятного шума. Пока он надевал очки, все стихло. В камере неприятно пахло. На соседней койке спал зек. Оба факта Романа Романовича не обрадовали. Он хотел мучительно застонать, но вспомнил, что молчание спасло ему жизнь, и воздержался. Сосед по камере тоже зашевелился. Роман Романович с опаской покосился на него и от удивления открыл рот. Вечером он не обратил внимания на особые приметы уголовника. Зато сейчас они просто бросались в глаза. Из-под одеяла торчало отвратительно худое тело, покрытое татуировками. В уголовной символике Лысинский понимал, как лирик в физике. Но надпись на тощей груди даже на него произвела впечатление. На выступающих ребрах синели буквы: «АМАМ АХОТШ». Кто такой Ахотш, не имело значения. А вот то, что сокамерник его «ам-ам», то есть сожрал, нагоняло жути по самый потолок камеры. Роман Романович застонал…

Карла Ильича разбудило смутное ощущение опасности. Он приоткрыл глаза и обнаружил вокруг тюрьму. Мозг с утра работать отказывался, поэтому подробности вчерашнего дня вспомнились не сразу. Взгляд опухших глаз Теплова прошелся по убогому интерьеру. На соседней койке тут же нашелся источник той самой опасности, которая нарушила утренний покой художника. Толстый уголовник сидел, положив руки на колени. В углу приоткрытого рта поблескивал острый клык. Карл Ильич вспомнил все. Ему опять предстояло сутки напролет притворяться своим среди бог знает кого. Он начал сразу:

— Утро до… — Теплову пришло в голову, что зеки так не здороваются. Он осекся и продолжил: — …штохи.

В ответ — снова тишина. И тут не соображающий спросонья Карл Ильич сделал нестандартный ход. Пока вчерашний страх не успел снова парализовать волю, он протер глаза и спросил:

— Вас как зовут?

Лысинский тоже не успел окончательно проснуться. Потому и попался, как ворона из басни. Он машинально открыл рот и ответил, совершив ошибку, перевернувшую всю его жизнь:

— Роман Романович… Очень приятно…

В могильной тишине камеры будто грянул гром. Слова прозвучали. И были услышаны. Комфортабельная камера следственного изолятора, с раковиной и без обычной тюремной параши, содрогнулась от облегчения. Теплов получил зацепку! Он вдруг почувствовал отклик собеседника. И понял, что имеет дело с нормальным интеллигентным человеком. Контакт состоялся! И тут произошло странное…

Еще вчера Карл Ильич безумно обрадовался бы родственной душе. Но за ночь он переродился в другого человека. Татуировки проникли куда глубже кожи. Стремясь выжить, бывший художник-оформитель в душе начал превращаться в зека. В рядах уголовщины появился новый член. Услышав ответ сокамерника и осознав, с кем имеет дело, Теплов неожиданно, даже для самого себя, презрительно хмыкнул. Он встал с койки и сквозь зубы небрежно сплюнул на пол. Плевок удался не очень. Слюна повисла на подбородке. Карл Ильич быстро стер ее ладонью, стараясь не размазать татуировки. Потом подошел к зеркалу и с удовлетворением прочитал на собственной груди:

— ШТОХА МАМА!

Картинки на руках тоже выглядели вполне криминально. Особенно солнце на запястье и убегающая от него за красные флажки стая волков. Совсем как в песне Высоцкого. Карл Ильич открыл рот и заговорил с чувством собственного превосходства:

— Я смотрю, ты, парень, совсем в нашем деле не соображаешь… ни фига. Пропадешь ты здесь без штохи! Это тебе еще повезло, что на меня попал…

С каждым словом в груди Теплова все выше поднималась волна куража. Она, как обычно, тащила его за собой в наспех создаваемый мир иллюзий. Художественный свист превращался в искусство. Карл Ильич отошел от зеркала, накинул на плечи телогрейку и задушевно прохрипел в склоненную плешь Лысинского:

— А меня, Рома, в неволе Теплым зовут… Теплым… Вот так вот… Рома.

Его голос проник в организм Лысинского до самого позвоночника. Роман Романович почувствовал, как мутная жуть застилает разум. Из-под коек поползла дымка блатной романтики…

К завтраку в камере установились нормальные тюремные порядки и уголовная иерархия. В чем она заключается, понять было сложно. Но за ее соблюдением вошедший в раж уголовник Теплов следил строго. С каждой минутой Карлу Ильичу все больше нравилось быть зеком. Он сидел на койке и вещал без остановки:

— Первым делом тебе, Рома, надо научиться в карты штохать. Без картишек в тюрьме нет братишек! Сейчас мы их нарисуем, ты не штохай. Теплый знает, как рисовать. У нас в тюрьме рисовать надо уметь. Иначе все! Штоха!

Неизвестно, почему Карла Ильича потянуло к азартным играм. Возможно, подсознание прочно связывало лишение свободы с разгулом порока. Во всяком случае, карты были созданы. На них ушел почти весь блокнот, приложенный заботливым сынишкой к немецким фломастерам. Рука опытного художника привычно дорисовала бороды королям. Чтобы не перепутать их с дамами. Лысинский смотрел и слушал, пребывая в коматозном оцепенении. Рисовать он не умел совершенно. Поэтому отчетливо понимал, что никогда не станет своим в криминальной среде.

Игра началась после завтрака. Прием пищи много времени не занял. С подноса, просунутого в камеру, зек Теплый уверенно взял кусок хлеба побольше. Роман Романович не возражал. Что свидетельствовало о правильном понимании блатных законов. Запив пайку едва теплым чаем, он попытался закрыть глаза. Но как только поднос исчез в окошке, карты были извлечены из надежного тюремного тайника. Карл Ильич, таинственно покопавшись под подушкой, выложил бумажные листочки на табурет.

— Ну что, Рома, раздавай. Ты во что играешь?

Когда-то, будучи студентом, Лысинский видел, как однокурсники расписывают преферанс. На этом его опыт в азартных играх заканчивался.

— Ни во что! — прошептал он и покраснел.

Теплову раньше приходилось поигрывать в «дурака». Но несчастному новичку нужно было дать шанс. Иначе получалось несправедливо. Он ощутил в себе завзятого шулера и принялся ловко заманивать жертву:

— Теплый ерунду не предложит. Есть такая игра — закачаешься! Самая блатная у нас считается. Такое на кон ставят — умереть не встать! В тюрьме в нее все штохают…

Карл Ильич разорялся двадцать три минуты. Убедительный монолог про воровское развлечение удался. Роман Романович затрясся в ужасе от предстоящего погружения в омут запредельных блатных страстей. В конце концов Теплов понизил голос до свистящего хрипа:

— У нас ее кто как называет. А у вас это…

Лысинский тихонько заскулил, находясь на грани потери сознания. Серые бетонные стены растопырили свои невидимые уши. Карл Ильич выдержал паузу и вышептал страшную уголовную тайну:

— У вас ее зовут… «пьяница»!!!

Сдавать первым выпало инженеру. Зек по кличке Теплый снисходительно комментировал: