Морис Слободской - Стакан воды

— Это мы можем, — солидно сказал Пров и неторопливо подошёл к скульптуре.

Он остановился возле композиции — четвёртый живой бородач рядом с тремя каменными. Его поразительное сходство с выставочными шахтёрами сейчас резко бросалось в глаза.

— Ну? Нравится? — нетерпеливо спросил Баклажанский.

Пров самодовольно усмехнулся.

— Красота! Я, можно сказать, как живой. С вас причитается...

И он подмигнул Баклажанскому как сообщнику. Скульптор сделал вид, что не понял намёка.

— Ну, я очень рад, что вам понравилось, — оказал он, деловито возвращаясь к скульптуре. — У вас дело ко мне?

— Так точно! — официально отрапортовал прообраз каменных шахтеров. — Десяточку с вас!

— Основания? — полюбопытствовал скульптор, иронически разглядывая свою модель.

— Завтра, сказали, будете с нас учёного лепить, — хладнокровно пояснила модель, — височки нам побрить надо.

— Почему такая дорогая операция? — нахмурился Баклажанский, все же опуская руку в карман.

— Одеколон... — неопределённо ответила модель и через минуту направилась к выходу, весело помахивая полученной десяткой.

Баклажанский снисходительно посмотрел вслед Прову, хотя твердо знал, что назавтра от модели будет пахнуть отнюдь не одеколоном. Федор Павлович не мог долго сердиться на своего верного помощника и соучастника — слишком многое связывало его с Провом, слишком большое место в его творческой жизни занимал этот неторопливый и жуликоватый пожилой алкоголик.

Судьба свела их в период острого творческого кризиса, переживаемого Баклажанским.

Однажды настал момент, когда торопливый скульптор перегрузил своего конька. Он так энергично эксплуатировал своего «Молодого ударника», переодевая его, поворачивая в разные стороны, меняя под ним подписи, что в конце концов мраморный юноша примелькался. Никто уже не говорил, стоя перед новой работой Баклажанского: «Где я видел этого парня?» Во-первых, все давно знали, где они его уже видели. А во-вторых, прошли годы, и эти же самые «парии» и новые, более молодые, стали совсем другими, и в стандартном каменном юноше уже никто никого не узнавал.

На этот раз далее сам Баклажанский ощутил затруднительность своего положения и необходимость новых творческих исканий.

И тут подвернулся спасительный Пров.

Однажды, работая по заказу клуба коммунальников над композицией для фонтана «Дворники с брандспойтами», он пригласил позировать дворника своего дома.

Пров ему удался. Один из эскизов как-то увидел Икар Макарыч — критик, добившийся устойчивости своего авторитета неустойчивостью своих высказываний. Икар Макарыч привычно одобрил эскиз. Баклажанский обрадовался. Правда, критик отметил некоторую беспредметность Прова по линии производственной тематики и посоветовал окунуть его в нефть. Баклажанский окунул. Он одел Прова в комбинезон, окружил несколькими техническими деталями, и Пров бодро начал бурить.

С тех пор и сам Баклажанский поверил, что Пров является убедительным новым «социальным типом». И Пров, не меняя внешности, пошёл кочевать из одной профессии в другую — из коногонов в машинисты, из кровельщиков в комбайнеры, из откатчиков в прокатчики, в зависимости от темы предстоящей выставки или требований заказчика.

Прова окунали в глубокие хозяйственные проблемы и макали в мелкие.

Сейчас в мастерской стояло несколько десятков разнокалиберных окаменелых Провов в пиджаках, гимнастёрках, рубахах и комбинезонах.

Был Пров — швец, сделанный по заказу Москвошвея, Пров — жнец — к уборочной кампании, и Пров — в дуду игрец — к смотру художественной самодеятельности.

За многоликого Прова публично скульптора уже не хвалили, но ещё не ругали. То ли критики по инерции все ещё считали Баклажанского передовым и безоговорочно принимали каждое его новое творение, то ли, как это часто бывает, уже прекрасно видя, что их любимец делает что-то не то, все же никак не решались сурово и резко отчитать его, проявляя бережное отношение не столько к его таланту, сколько к его самолюбию.

Однако, когда была объявлена юбилейная выставка, Баклажанский понял, что это экзамен,

Причём экзамен, который надо выдержать с блеском.

А держать экзамены становилось все труднее — вдохновенные памятники вдохновенного времени вырастали один за другим. В Вязьме рвался с пьедестала вперёд, на Запад мёртвый и неумирающий генерал. Над Берлином вырос мужественный бронзовый освободитель с нежно прижатым ребёнком в одной руке и мечом, разрубающим свастику, — в другой.

Мудрый и требовательный Горький по-хозяйски шагал над площадью Белорусского вокзала.

Трудный экзамен предстоял Баклажанскому.

И он подумал о том, что в таком случае лучше всего вытащить билет, который знаешь наизусть, по которому не раз отвечал, где все уже проверено и испытано. Полумаститый скульптор вспомнил о своей юношеской удаче и решил обратиться ещё раз к счастливой угольной тематике.

На этот раз он не поехал в Донбасс — нельзя было пропустить два расширенных совещания. Да и к чему? Он считал, что в общих чертах он помнит шахты по своей юношеской поездке.

Не было и бессонных ночей. Скульптор даже мечтал о них, считая это эффектным орнаментом творческого процесса. Но все попытки приобрести бессонницу разбивались о непреодолимое желание спать.

Не было и слез. По зрелом размышлении он не видел для них оснований.

Он просто вызвал в очередной раз незаменимого Прова, вооружил его обушком и шахтёрской лампочкой и уверенной рукой мастера вылепил его по заранее намеченному расписанию сеансов.

Приглашённые для предварительной консультации друзья осторожно намекнули скульптору на некоторую устарелость его нового шахтёра.

Баклажанский истолковал это замечание как обвинение в технической отсталости. Он задвинул Прова с обушком в угол, и вместо него вскоре появился точно такой же Пров, но уже не с обушком, а с деталью врубовой машины.

Опять собрались друзья и, не увидев в самом Прово никаких перемен, снова с излишней осторожностью пожурили скульптора за отставание от эпохи.

Баклажанский не захотел отставать от эпохи и немедленно создал аналогичного Прова, но уже вооружённого последней новинкой — угольным комбайном.

Однако и врубового Прова ему тоже было жалко.

И тогда нашёлся замечательный выход. Баклажанский объединил всех трех на одном пьедестале и против каждого последовательно высек: «Вторая пятилетка», «Третья пятилетка», «Послевоенная пятилетка». Кроме того, к шахтёрской куртке второго Прова он прикрепил медаль «За трудовую доблесть», а на гимнастёрку третьего приделал медаль «За доблестный труд». После этого многострадальная группа получила наименование для каталога «Творческий рост».