Морис Слободской - Стакан воды

Баклажанский улыбнулся. Он подумал, что ему будут задавать вопросы о его современниках и друзьях, о древнесоветском искусстве. И ему придётся отвечать. Отвечать за своих друзей.

Он опять поглядел вниз и представил себе, как он идёт по этому городу через каких-нибудь сто-двести лет и ведёт за руку своего прапраправнука, маленького мальчика. Как его будут звать? Наверно, Володькой. У него будут пепельные кудряшки, серые глазки и весёлые золотые веснушки...

Баклажанский удовлетворенно улыбнулся: как ловко он придумал себе потомка! Ещё у Володьки будут сбитые коленки. Хотя через двести лет... Нет, все равно будут. Пока будут мальчишки, до тех пор будут и сбитые коленки.

Володька родился при коммунизме. И отец и дед его тоже родились при коммунизме. Володьке все придётся объяснять.

Баклажанский опять выглянул в окно. Вот по этой набережной, мимо этого нового дома они пойдут с прапраправнуком. И Володька хвастливо скажет:

— Вот в каких красивых домах мы живём, прапрапрадедушка!

А Баклажанский обидится:

— Ты что же, Володька, считаешь, что до вас ничего не было?

— Как? — удивится Володька. — Вы уже жили в этом доме, прапрапрадедушка?

— Мы его строили. Это больше.

И Володька, наверное, скажет:

— А красиво в старину строили!

Баклажанский скромно ответит:

— Да, ничего. Мои друзья были бы рады, если бы узнали, что тебе понравилась их работа.

Потом они зайдут в кино. Вот в это кино с круглой крышей, что видно отсюда. Тогда это будет кинотеатр повторного фильма. Они сядут в кресла, и Володька с горящими глазами будет следить за суровыми усатыми матросами, поднимающими восстание на старинном броненосце.

— Это вы делали? — тихо спросит Володька.

— Мы, — с гордостью думал он и сейчас, разглядывая далёкие рекламные щиты кинотеатра.

— И восстание вы делали? — осведомится Володька.

— И восстание — мы, — подтвердит Баклажанский и чуть-чуть погрешит против истины, потому что восстание делали всё-таки не они, а их отцы.

А потом на экране взовьётся чёрная летучая бурка легендарного комдива. Прогремит и смолкнет топот его коня... И пойдут на Володьку, на его безмятежное детство железные шеренги отборных мертвецки спокойных каппелевских полков. И вцепится Володька потной ручонкой в руку Баклажанского и, не дыша, будет ждать и, замирая, шептать: «Скорей! Скорей!..», чтоб успели на выручку бесстрашные партизанские конники... И будет на весь театр кричать «ура», когда они успеют. И Баклажанский подумает, что Володька правильно кричит «ура», потому что, не успей на выручку красные конники, не было бы теперешней Володькиной жизни.

А когда сомкнутся холодные воды над славной головой комдива, горько заплачет Володька и скажет, утирая слезы кулачком: «И нечего на меня смотреть, что я плачу. Вон и большие все плачут. И всегда так на этом месте. Вот и вы сами плачете, прапрапрадедушка Федя», — добавит он. «Я плачу от гордости», — скажет Баклажанский и отвернётся.

И они выйдут из кино, и Володька потащит его в библиотеку. Вон она видна отсюда, их районная библиотека.

Баклажанский проведёт взглядом по полкам и увидит на корешках много знакомых фамилий. Но многих и не увидит. Он заглянет в книги, которые выбирает молодёжь. Он знает эти книги, некоторые даже в рукописях. Они создавались при нем. Они почти такие, как прежде Только теперь на каждой странице много сносок, как раньше, в его время, бывало в старинных или переводных книгах.

Они выйдут из библиотеки, и довольный Володька будет с важностью тащить несколько толстых томов.

— Маяковский — это тоже ваш? — с уважением спросит он.

— Наш... — подтвердит Баклажанский и гордо улыбнётся.

— Здорово он все угадал, как у нас будет, правда, прапрапрадедушка?

- Он никогда не старался «угадывать»! — рассердится Баклажанский.

— Наверное, потому и угадал, что не старался, верно, прапрапрадедушка?

— Верно, — буркнет Баклажанский. — Между прочим, можешь звать меня сокращённо — просто прапрадедушка.

—Хорошо, прапрадедушка, — согласится Володька и с уважением спросит, указывая на уличный громкоговоритель, тот самый громкоговоритель, что виднеется сейчас слева. — Скажи мне, прапрадедушка, это ваша музыка?

— Наша, — скажет Баклажанский.

И они остановятся у столба и будут взволнованно слушать то тревожную, то пророчески-победную музыку.

— Хорошо!..—-восклицает Володька.

И Баклажанскому захочется рассказать своему прапраправнуку, как они впервые слушали эту музыку в большом красивом зале, но под бомбёжкой. Как давно уже была объявлена тревога, и милиционер хватал дирижёра за рукав и просил остановиться, чтобы все пошли в бомбоубежище, а дирижёр выдёргивал рукав и продолжал вдохновенно вести оркестр, игравший так, как он никогда больше не играл ни прежде, ни после. И ни один человек не двинулся с места до' самого конца... Как люди, разучившиеся плакать, сверкали сухими глазами и аплодировали... аплодировали... Как!.. Нет, слишком много придется объяснять Володьке! Пожалуй, он ничего ему не скажет. Выиграли мы для тебя войну, Володька, и ладно.

И они пойдут дальше...

Баклажанский снова улыбнулся. Нет, не стыдно будет ему идти с Володькой по улице будущего, и, не краснея, сможет он отвечать на придирчивые Володькины вопросы. Хорошо дожить до этого далёкого времени!

Баклажанский посмотрел на своих «Углекопов» и опять задумался. Ему представилось, как, продолжая свою прогулку, входят они с Володькой в аллею, сплошь заставленную скульптурами Баклажанского. И упирается эта аллея в большую угольную композицию — триптих каменных Провов.

— Кто это сделал? — спрашивает Володька.

И он, Баклажанский, дипломатично отвечает:

— Это один мой приятель. Нравится тебе?

—Нравится, — твердо говорит Володька, — Меня привлекает в этой скульптуре глубокое знание материала, несомненный неумирающий талант автора и его высокое мастерство. Заслуга художника заключается ещё и в том, что он средствами искусства показал нам отдельные последовательные стадии технического прогресса.

Баклажанский сам удивился неожиданному потоку научного красноречия у своего выдуманного ребёнка: дитя оказывалось уж очень удобно придуманным.

Скульптор, улыбаясь, отошёл от окна. Он сам посмеивался над своей разгулявшейся фантазией... Но всё-таки хорошее настроение и какое-то радостное чувство удовлетворения не покидали его. Он проверил своих Провов на века, и, по его мнению, они эту проверку выдержали.

Это было прекрасно.

Ему захотелось что-то отпраздновать, хотя он не совсем ясно представлял себе, что именно. Он вспомнил, что в шкафу стоит непочатая бутылка вина. Кстати, в суматохе сегодняшних необычных событий он, кажется, так и не успел позавтракать. Вот и отлично — сейчас он устроит себе роскошный пир!